Николай Романов - После отбоя

Так размышлял Иванчишин, в который раз выверяя справедливость своих собственных заключений. Из окна кабинета был виден ряд уже действующих корпусов алюминиевого завода. Электролизные ванны бесшумно поглощали электроэнергию, спокойно, буднично выдавали плавки серебристого металла, без которого сейчас не мог обойтись ни один машиностроительный, не говоря уже об авиационных, завод, ни один станок, прибор с электронным управлением, ни одна домашняя кухня. За ним великое будущее — пространства далеких миров.

В кабинет постучались. В двери показалась Мара Сахаркевич с застывшей полуулыбкой.

— Зашла попрощаться с вами, Алексей Александрович.

Иванчишин протянул ей руку, пригласил к столу:

— Мара, я надеялся, что вы передумаете.

— Нет, Алексей Александрович.

— Но это похоже на бегство.

— Да.

— Чем оно вызвано?

Мара молчала, она уже не могла удержать и ту вымученную улыбку.

— Я дам вам рекомендацию.

— Я привыкла определяться сама.

— Несчастный я человек, Мара: не раскрываются души людей передо мной. Точкин нашел общий язык с бригадиром Колотовым, а я нет. А ведь мы сослуживцы, были друзьями. Сам Борис в трудную минуту не пришел ко мне. Теперь вы…

— Напрасно вы так, вам верят, на вас равняются.

— Тогда как можно запросто оставить сотворенное твоими руками, обжитое, обогретое…

— Прощайте, Алексей Александрович!

Маре изменила даже походка, она не поднимая головы, медленно пошла к двери…

Десант проверяющих не оправдывал своего названия: ни шума моторов, ни стрельбы, ни занятых плацдармов в верхушке треста. Только секретарь крайкома Венчлава перебрался в пустой кабинет заместителя секретаря парткома, попросил принести протоколы заседаний парткома, партийных и партийно-хозяйственных активов, отчетно-выборной конференции. Таранов уговаривал поменяться кабинетами: в его и удобств больше, и телефоны под рукой. Венчлава отшутился:

— Вот от телефонов-то я и скрываюсь. — И добавил: — Без острой необходимости и вы не тревожьте.

Павел Иванович не тревожил, но собственной тревоги унять не мог: не так просто держаться спокойно при генеральной проверке. Он направился к Скирдову, застал конец доклада исполняющего обязанности начальника планового отдела Барцевича. Тот сообщал: Магидов без предварительного доклада ему запрещает выходить на управляющего. Скирдов подбадривал: чем оперативнее решаются вопросы, тем лучше. Но все же осведомился у Барцевича:

— Не съедят вас?

— Нет, у меня кости твердые, как у мамонта. После производственного отдела планировать легче, знаешь, на какую строительную базу рассчитывать.

Барцевич, как всегда, круто, по-военному, повернулся, шагнул к двери.

Традиционные минуты молчания.

— Семен Иулианович, будут сечь? — очнулся секретарь парткома.

— Непременно. По крайней мере, меня. Костлявая кривая спада производства — обвинительное заключение.

— Почему только вас?

— Железная логика. В прошлом году Скирдов уехал за границу — дела пошли в гору, в этом году Магидов ушел в отпуск — все покатилось под откос. Резонно?

— Пожалуй.

— Не удивлюсь, если на какой-то инстанции я уже подвешен.

— Фатализм?

— Нет, Павел Иванович, я не суеверен. В период войны выбирались из более трудных положений, но там было проще: открытый бой.

Монтажник Яша Сибиркин застал Бориса в бытовке кровельщиков, спросил:

— Где Мара?

— Скоро придет. Мы обычно в одно время являемся.

— Значит, ты ничего не знаешь? Мара ушла с работы.

— Как ушла?

— Об этом я тебя спрашиваю, товарищ секретарь! Ушел не только кровельщик, ушел секретарь комитета комсомола!

С этими же вопросами навалились на Точкина Гена Ветров, Юля, Женька.

— Ребята, вам же известно, что я отсутствовал эти дни. Возможно, знает бригадир?..

Бригадир тоже не знал, больше того, он стал уверять, что это трепотня:

— Если бы у нас с такой быстротой шли дела, с какой распространяются слухи, мы закончили бы пятилетку за три года. До начала работы пять минут, подождем.

Мара не пришла. Борис думал: могла заболеть, отлучиться по важному делу в райком комсомола, но не уйти украдкой, не попрощавшись, как делали некоторые, покидая стройку. Мара резко осуждала таких.

Гена Ветров не отставал от Бориса. После работы пошел за ним в комнату партбюро, давил:

— Узнай у Юркина. Не могла она уйти без разрешения комитета комсомола треста.

Направились туда. Кабинет Генриха Четвертого ничем не напоминал резиденцию французского короля из династии Бурбонов, а был похож на заводскую бытовку, где рядом с пальто, шапкой, шарфом модернистской расцветки находились ватник, брезентовый плащ, каска, стеганые штаны, кирзовые сапоги. Только стул за простым столом напоминал о прошлой эпохе: резные ножки, подлокотники, высокая, в готическом стиле спинка выше головы, мягкое кожаное сиденье. Такой же стул стоял по другую сторону стола для посетителей, но приходящие избегали его, тянули от стены простые стулья с дерматиновым покрытием.

Генрих Четвертый, не дослушав вопроса, выпустил словесную очередь:

— Не знаю, не знаю, не знаю! Сами потеряли, сами ищите.

Оказывается, его за день оглушили телефонные звонки, многие интересовались судьбой Мары, и он зло дергал себя за острый подбородок, который так не гармонировал с его широким русским лицом. Это же самая подходящая кандидатура вместо него, не будет же он, лобастый, долго сидеть на этом ветхозаветном стуле. Кому же тогда проворачивать в котлованах бетон, монтировать опоры под электролизные ванны? Удовлетворили просьбу, отпустили девчонку, даже не выпытали: куда, почему, зачем? Сугубо личная просьба оказалась самым могучим аргументом.

— Дубы, дубы — вы и я. Нет, не просто дубы, а мореные! — заключил Генрих.

С тем и ушли кровельщики. Ветров предложил:

— Надо зайти к ней на квартиру.

— Зайди, Гена.

— Мне неудобно, лучше бы секретарю.

— Раз секретаря обошли, значит, он уже не секретарь, — с горечью сказал Борис. — Сходи, Гена, разведай.

Ветров поднимался по лестнице так тяжело, будто подошвы ботинок были свинцовыми, как у водолазов. Вот и знакомая дверь. Он несколько раз протягивал руку к звонку и отдергивал палец, будто надо было нажимать на оголенный провод под током высокого напряжения. Видимо, его топтание на месте было услышано, щелкнул замок, в открытой двери показалась Гелена Ивановна Сахаркевич.

— Гена, вы ко мне? — спросила она. — Ну заходите, заходите, я как раз чаевничаю.

Она заставила Ветрова раздеться, сесть к столу, налила ему чашку чая, придвинула поджаренные ломтики булки. Он выпил одну чашку, вторую, принялся за третью, молчать было уже невозможно, надо начинать разговор, ради которого поднимался сюда.