Николай Егоров - Залежь

Федька заканчивал уже седьмой класс. Была весна, был май, было солнышко. По ограде одуванчиков цвело — как мешок новых пятаков кто рассыпал. Все окна настежь раскрыты. Федька сидел и читал географию, готовился к экзаменам. И вот она, соседская Наташка, в окне.

— Федя, у тебя немая карта Европы есть, дай позаниматься.

— Сейчас.

Той карты сроду и на полатях не было, а Федька полез. Судьба уж, видно. Забрался — ружье возле стенки. Наставил попугать, давнул на спусковой курок — без глаза девчонка.

— Дяде — суд, мне — суд, Наташке — увечье.

— Ладно, не насмерть. Вот было бы горе обеим матерям, — покачал головой Иван. — Твоя-то живая хоть?

— А кто знает. Растерялись мы с ней. Суд меня пощадил, тогда и Наташкина мать простила, да я не мог простить ни себе за Наташку, девчонка красивая была, ни матери за свое безотцовство. Ты не улыбайся, Иван, а тяжелый этот камень.

Неожиданно, будто кто ножом небо распорол, сыпанул ливень, затарабанил по кузову, занавесил окна.

— Догнал ведь все-таки, паразит, — выругался Иван и вдавил до отказа акселератор.

А навстречу автобусу уже бежал человек, махал пилоткой и что-то кричал. Краев открыл дверку, сбавил скорость, человек вскочил на подножку, потыкал себя пальцем в грудь, показал вперед, потом поднял палец над головой и тогда только выдавил:

— Я… первый.

— Ты, парень, случаем, не с дождем выпал? Бывают такие явления в природе. Ты кто?

— Солдат я. Демобилизованный… Стоп, стоп, стоп. Приехали.

— Не вижу, чтобы приехали. — Федор прищурился. — Колышки вон какие-то вижу.

— А вот это и архитектура вся, — сказал Краев.

— Да шинель еще моя с вещмешком. Первый я тут! Понимаете?

— Ну, первый, пусть первый, да кто ты есть?

— Демобилизованный воин рядовой Балабанов. Александр.

— Где ж твоя амуниция, демобилизованный воин?

— Я сказал — в вещмешке. Вещмешок под шинелью, шинель на колышках. Дождь перестанет — обмундируюсь в сухое. Ясно? Солдатская смекалка.

— Так ты что, солдат, и домой не поехал?

— А на кой? Я два года как из дому, тут не бывал еще.

— Отчаянный.

— Наша вся порода такая. Это не они? — прислушался Балабанов. — Поют!

— Хватай скорей одежду, беги, в отряде девчат полно.

Пели кто как умел, лишь бы громче, и потому получалось вразнобой, ни слов, ни смысла не разобрать, сплошные я-я-я какие-то, но мотив песни все же улавливался, и Федор вспомнил, что музыку эту играл духовой оркестр на той самой станции, с которой он очутился здесь. И еще вспомнил Чамин слова по вагону «Станем новоселами и ты, и я», которые читались в такт музыке, но из какого кино музыка — не мог вспомнить. Песня постепенно смолкла, зато, немного погодя, сразу и совсем рядом взбугрилось «ура». Визг, шум, хохот, столпотворение. Молодежь.

Анатолий других успокаивал, а самому до чертиков хотелось врезаться в гущу орущих, хохочущих и толкающихся, но теория освоения целинных и залежных земель кончилась, началась практика. Дорога не в счет. Там всеми и всем руководил товарищ паровоз, теперь твоя очередь, товарищ директор совхоза. А с чего начинать, если кругом степь да натыканные в нее колышки.

— С чего будем начинать, Евлантий Антонович?

— С митинга, конечно. Объявляй. Такое не часто бывает.

— Товарищи комсомольцы! Митинг, посвященный прибытию на целину, считаю открытым. Кто хочет сказать? Выступить… Ну? Кто первый…

Анатолий почувствовал, что с митингом у него ничего не получится, зря он послушался. То, что они здесь — уже торжество, и, наверное, надо было дать людям переодеться в сухое, разбить палатки, отдохнуть, подумать, потом разве что наподобие собрания организовать, а так вот, с лету, со стремян — не двадцатые годы. Правильно, не двадцатые — пятидесятые. Пятидесятые, шестидесятые, семидесятые… У комсомола нет незнаменательных десятилетий. И не будет.

— Ну, так что ж вы решили, молчать, ребята?

— Вопрос можно? Тут некоторый женский род интересуется, горячую пищу обещали — будет?

— И мужской тоже. Неделю на сухом пайке.

— А палаток на всех хватит?

— Колхоз организовали, присылайте колхозников! Так получается?

— Выручайте, Евлантий Антонович, ваша идея. А то разбегутся.

— Ребята! Послушайте меня, старика. Вот мы все присутствуем сейчас при создании истории. Появился на свет большой, сильный и здоровый ребенок — наш целинный совхоз, и прежде всего надо дать этому новорожденному имя. И кто придумает самое красивое, самое точное, тот будет считаться крестным отцом или матерью.

Все стояли, молчали и думали. И только Вася Тятин сорвался вдруг с места и побежал к автобусу. Анатолий погрозил ему сперва кулаком, потом пальцем и подергал себя за мочку уха.

— Анатолий Карпович, — остановился-таки Вася у самых дверей, — я за двухстволкой. Салют в честь нового совхоза дадим. Так что скажите ребятам, пусть помешкают думать, пока я ружье не найду. Ладно? И патроны.

Анатолий кивнул головой «ладно». Вася юркнул в автобус, но тут же выскочил обратно:

— Товарищ директор! Тут он! Тутанхамон.

— Какой Тутанхамон?

— Чамин. Федор, Анатолий Карпович. — Распахнул дверцу. — Полюбуйтесь на него. Посиживает на наших исторических вещах, как король на именинах, а мы потеряли его. А ну вылазь…те. Анатолий Карпович! Их двое. Военный еще один. Идите сюда. Они особого приглашения ждут.

Особого приглашения не понадобилось. Вышел Чамин, вышел рослый солдат в погонах артиллериста. Чамин спрятался за спины, солдат сдернул пилотку и поднял ее над головой звездочкой к людям.

— Здравствуйте, земляне! С прибытием вас.

— И тебя также, — ответило ему сразу несколько голосов.

— Я — первый!

— Ну, хорошо, хорошо, товарищ первый, — улыбнулся Белопашинцев. — После митинга подойдете ко мне, а пока присоединяйтесь к обществу, вливайтесь в коллектив. Итак, товарищи целинники, повестка дня та же: название нашему совхозу.

Саша Балабанов, так и не надев пилотки, встал впереди, оглянулся, не загородил ли он кого Загородил. За его спиной тянулась чья-то несмелая рука. Посторонился, чтобы директор увидал эту молоденькую девчушечку, подростка почти, только-только десятилетку, наверное, закончила, и уж наверняка ни папа, ни мама, будь у нее родители, ни за какие деньги не отпустили бы такую Дюймовочку за три тысячи верст киселя хлебать, но у девчонки этой были и папка с мамкой, и два деда с бабкой, как потом выяснилось, и все равно она поехала, и по дождю пешком сюда пришла, не на стрекозе прилетела, и вот тянет руку, чтобы дать имя новой семье своей.

«Говори», — кивнул ей Анатолий.

— Предлагаю назвать совхоз «Султан-трава».

— Лучше уж трын-трава, — хохотнул с подножки автобуса Тятин.

— Ну, тогда «Ковыльный», — не сдавалась девчонка.