Николай Егоров - Залежь

— Удобственно придумано, — похвалил Вася. — Слышь, Федор, а ведь мы с тобой, никак, на первый черпачок поспели. Вот такси так такси у нас!

Пока тракторист такал, трактор заглох.

— Н-наливай! — подкатился Вася с миской к поварихе.

— Подождете! Анатолий Карпович велел ждать, когда все соберутся. Торжественная часть будет якобы.

— А-а-а, опять собрание. За пахарями была послана бортовая машина, и трактористы с прицепщиками ехали на полевой стан с песней «Степь да степь кругом», хоть путь им лежал не так уж и далек, а на дворе конец августа и замерзать просто негде.

Директор, выскочив из кабины, подбежал к трактору, возле которого лежали на животах Тятин с Чаминым.

— Лежим?

— А у нас режим, вы уже однажды спрашивали, — перевернулся на спину Федор. — А выдачу обеда можно было бы и не запрещать. Здесь, простите, товарищ директор, не детский сад, между прочим. И не армия.

— Между прочим, Чамин, я спрашиваю не у вас, у тракториста. Так что помолчите.

— А я права голоса не лишен.

— А трактор вам не такси! И чтобы в последний раз! За стол пожалуйте, хлеборобы. Посмотрю, какие вы за общим столом работники.

Анатолий выждал, когда усядутся и поутихнут немного, и дал знак поварихе: неси.

Повариха вышла из-за простынной перегородки с огромной корзиной бутылок без этикеток, поставила перед каждым по одной, посчитала, перед каждым ли, не обделить бы кого, и удалилась.

— Пор-рядок! Золото, не директор у нас! — нарочито громко хвалил Вася, чтобы обратить директорское внимание на себя, но старался он напрасно.

— Итак, прошу наполнять кружки. Все готовы?

— Покрепче бы чего-нибудь, Анатолий Карпович, по такому случаю, — не утерпел, распробовал кто-то, что в бутылках не вино, не пиво — обыкновенная газвода.

— О крепком и думать забудьте во время полевых работ. И пусть это будет нашей первой традицией. Вторая наша традиция — ложки. Да-да, ложки. Кто как работает, тот так и ест. Большие ложки сегодня вручаются трактористу Ивану Филимоновичу Краеву и прицепщице его Алене Ивановне…

Застолье дружно зааплодировало, повариха, но уже в фартуке официантки, пронесла на деревянном блюде, на том самом, с каким их хлебом-солью встречал Иван, две разливные ложки хохломского производства с надписью на черенках: «Каждому по труду» — и с поклоном положила перед трактористом и перед единственной женщиной во всем отряде, перед Аленой Ивановной этой.

— А нам с тобой, Федор Иванович, если по работе нашей судить, похоже, никаких не дадут, — заерзал Вася.

— Дадут, дадут!

И под общий хохот поползли по столу к Васе с Федей дырчатые ложки, которыми снимают накипь.

В обед Федор ничего не сказал ни поварихе, ни Белопашинцеву, ни Тятину. Вернулись они мирно на полосу, очистили и прицепили плуг. Вася не спеша осмотрел ходовую часть, забрался в кабину, а прицепщик все сидел на меже и думал. Вася спрыгнул и сел рядом.

— Чем-то ты… выбитый из колеи нормальной жизни. Не угадал?

— Угадал. Отстань.

— Отстань. А может, я совет дам, толковый.

— Ты?

— Я.

Вася махал руками и стучал себя то кулаком в грудь, то пальцем по лбу, а Федор смотрел на них и сравнивал то с большими руками Ивана Краева, то с маленькими его прицепщицы. Разного происхождения руки. У Ивана они если уж взяли что, так взяли всей пятерней. Хоть ложку, хоть сошку не выронят. А у этой Алены… Ест, и мизинчики, как рожки у молодой козочки, в стороны торчат. Да какая уж она молодая, его, Федькиных, лет приблизительно.

— Как ты думаешь, Вася, пойдет она за меня замуж?

— Х-х-кто? — чуть не подавился дымом Вася.

— Да есть тут на прицеле… на прицепе одна интеллигентная…

— Это которая поварешкой хлебала? С Краевым которая пашет? Женщина которая.

— Нет, мужчина.

— В… индивидуальный коттедж намылился? Не мылься, не пойдет она за тебя, за летуна. Она тетка серьезная. Это — раз. И не комплект вы. Это — два. А три — у тебя ж даже чемоданишка задрипанного нет.

Чамин хмыкнул носом, расстегнул ватник.

— Есть, — выкопал из тесного кармана сберкнижку. — Вот мои чемоданы, тахты, диваны.

— А ну, покажь.

Чамин отвернул нижнюю корочку и, не выпуская книжку из рук, поднес ее к Васиным глазам.

— О-о-о, у-у-у. С тобой можно дружить. Так ты что, серьезно лоб разлысил на эту Алену…

— Серьезно.

Держал Чамин в задумке и тешился надеждой, что распишутся они с Аленой и переселятся в отдельный дом. Нажился он в общежитиях. И домики строились уже для первых целинных молодоженов, которых официально не было еще, но они обязательно будут, потому как разбредались из палаток по вечерам на север, запад, юг, восток, чтобы не мешать друг другу, влюбленные парочки.

Тракторист с прицепщиком вели тихую беседу о жизни, о любви, о семейном уюте и достатке, а трактор с плугом стояли и слушали их.

— Скачи, зайка серый, я прыгучих ой как люблю! — крикнула Шурка вдогон прикомандированной машине с зерном. С ее зерном.

Крикнула безо всякого подтекста в словах и ноток в голосе. Без намеков крикнула баба. И не шоферу даже — машине с полным кузовом пшеницы, а шофер все уловил: и интонацию, и заднюю мысль.

— Э-эта моя будет, — сказал себе Титаев и такую деятельность развил — со стороны тошно.

— Александра! Ты не любовь крутишь с ним? — спросил напрямик Ромашкин.

— А вам что за печаль, товарищ бригадир? Я, может, свою цель преследую.

— Ну, и кому ты назло сделаешь? Кому досадишь?

Сколько пакостей и глупостей совершено на земле и могил выкопано, сколько крови попорчено и жизней покалечено из-за этого «назло», сказанного по молодости, по глупости, с обиды, вгорячах. Сказанного и сделанного. У Шурки зла ни на кого не было, досадить она никому не хотела, она задумала доказать, что женщина-комбайнер ничуть не хуже комбайнера-мужчины. А коли уж задумала что Шурка — хоть камни с неба вались, сделает.

— Ладно, Сенечка, я тебе это на факте докажу. Мужу — ладно и ухажеру — ладно.

— Ладно, Титаев, давай начистоту. Не льни. Особенно на людях. Здесь не город, все на виду. Да и не променяю я своего Семена ни на кого. Хочешь помочь мне — помоги. По-человечески, по-товарищески.

— Понял вас, Александра Тимофеевна. Это можно.

— Вот и договорились.

И Александра Тимофеевна, управившись вечером по хозяйству, бежала к правлению колхоза, возле которого на доске показателей дважды в сутки проставлялась мелом против фамилий комбайнеров их выработка. Затаив дыхание, водила пальцем по графам сперва слева направо, затем сверху вниз, сравнивала гектары, центнеры и проценты за смену и с начала сезона, правильно ли ей вывели занимаемое место, не ошиблись ли. Оказывалось, что правильно.