Борис Рощин - Открытая дверь

Только сейчас Антоныч вспомнил, что обещал на сегодня Поликарповне распилить дровишки ее и почистить колодец, и досадливо поморщился. Забыл сказать Ваське Дурмашине, чтобы пришел подсобить. Вдвоем бы они дрова Поликарповны мотопилой в момент раскатали. И колодец одному несподручно чистить. Придется на завтра это дело отложить. А к Поликарповне сходить надобно, предупредить старуху, небось заждалась его.

Антоныч взял в руки ухват, отодвинул печную заслонку и хотел было достать из печи горячий еще чугунок со щами, которые сварила ему Поликарповна, но, не выдержав искушения, отбросил ухват в сторону и поспешно достал письмо. «Может, от Марии оно?»

«Псков» — тотчас бросился в глаза Антонычу обратный адрес.

— Псков? — недоуменно произнес он и стал рассматривать неразборчивую подпись. Подумал, что, может быть, письмо от жены Петьки Убогого, но та проживает на улице Железнодорожной, это он хорошо помнил, а на конверте означено «улица Лесная».

Антоныч аккуратно разорвал конверт, достал из него желтый лист бумаги и, развернув, прочитал:

«Здравствуйте, уважаемый Антон Павлович! С горячим к вам приветом Осипова Вера Павловна из Пскова».

Да, письмо было действительно от Петькиной жены. Слегка разочарованный, Антоныч уселся возле окна на лавку и стал читать.

«Извините, Антон Павлович, что беспокоим вас. Живем мы с дочкой Светланой по-старому, вспоминаем вас часто, и мужа и отца нашего Петра Осипова вспоминаем. Домик наш, где вы ночевали, снесли уже. Мы получили новую квартиру, отдельную, однокомнатную, с ванной. Теперь живем как в раю. Светлана нынче пошла в школу. Я из домоуправления ушла, работаю опять маляром на стройке, заработки здесь у нас хорошие, Светлане ни в чем не отказываю.

Как там мой муж Петр Осипов поживает? Недавно приезжала к нам в Псков из деревни мама Петина — Алевтина Васильевна. Плакала очень. Надумала она на старости лет дом свой в деревне и хозяйство все продать и переехать в ваш город, поближе к Пете. Я ее отговаривала-отговаривала, чтобы не торопилась, пообождала. Как так можно на старости лет с насиженного места срываться. Ведь она худая совсем, ревматизмом страдает. Порешили мы с ней сделать так. Я сама к Пете поеду со Светланой. Поживем с ним все вместе, пускай хоть убивает нас. Может быть, даст бог, и образуется все. Тогда поменяю я свою квартиру на ваш город и будем жить вместе с Петей, а может, он в Псков вернется.

Дорогой и родимый Антон Павлович! Христом-богом просим вас, уговорите Петю, чтобы не выгонял нас, когда приедем. Поживем все вместе, а там — как бог даст. Может, и бросит Петя ее, проклятую, пить. Он ведь, когда трезвый, очень хороший, и мухи не обидит. Очень просим вас, Антон Павлович, ответить нам поскорее.

Остаюся с уважением к вам Осипова Вера Павловна».

Прочитав письмо, Антоныч долго сидел возле окна задумавшись. Смотрел на осенний, пододичавший уже без материного пригляда, сад. Многое всколыхнуло в душе его немудреное это женское письмо. Вспомнилась вдруг книжонка, попавшая случайно в руки его много лет назад. Про алкоголиков книжонка, ученым доктором написанная. Доказывал тот доктор в книжке своей, что пить — плохо, а не пить — хорошо. И все возмущался, негодовал, все понять не мог тех женщин, что с мужьями-пьяницами живут. Муки терпят, позор от людей принимают, здоровье свое губят, а не бросают пьянчуг. Кажись, чего проще: собрала детей, хлопнула дверью — и прости-прощай, живи, как знаешь, а я, мол, не пропаду, не то время. Так нет, не уходит! «Эх, доктор, доктор! Хоть и ученый ты человек, по косточкам, по жилкам разобрать-собрать человека можешь, а не можешь понять его. Потому, видать, что сам в беде настоящей не бывал. А то знал бы, что женщин этих, которые мужей в беде дикой не бросают, не поносить надо, не ругать, а кланяться им в земном поклоне».

Васька Дурмашина подал заявление о приеме в профсоюз. До этого ни в каких организациях и обществах, где требуется платить членские взносы, он не состоял и не стремился попасть в них. Мотивы, побудившие его на столь решительный шаг, были, конечно же, не пенсионные и прочие материальные, а скорее духовные, связанные невидимыми нитями с Большой Мечтой его и с Зоей Малышевой.

В профсоюзную организацию Заготконторы штатный плотник и нештатный водитель автопогрузчика Василий Яковлевич Кузьмин принят был единогласно. Конюх Женя, сидящий на собрании рядом с Васькой, первым поздравил его, пожал руку, шепнул на ухо:

— Я всегда говорил, Васек: голова ты! Голова! Нам с тобой, ежели объединиться, большие дела можно свершать. По секрету скажу: все заречные помойки у меня на очереди стоят. По четвертному за яму дают. Ежели Соловью моему погрузчик твой подсобит, когда надо, по две ямы за вечер брать сможем. Верное дело, Васек.

На заманчивое предложение конюха Жени Васька Дурмашина лишь презрительно фыркнул. Марать автопогрузчик о помойные ямы? Ему, Дурмашине? Тьфу! Да он лучше стекловату разгружать будет или костяной склад.

Конюх Женя никогда не сделал бы Ваське это дурнопахнущее со всех сторон предложение, знай он, что через несколько минут собрание выдвинет Ваську на общественную работу, связанную с контролем и печатной гласностью. На общественную деятельность эту Васька Дурмашина, отбросив излишнюю скромность, напросился сам. Едва на собрании зашел разговор о наглядной агитации в Заготконторе и о стенной газете «Заготовитель», как Васька заерзал на стуле, закряхтел, заволновался. Тронул ладонью плечо заведующего базой, сидящего впереди него, прошептал:

— Антоныч, толкани меня в стенгазету. Я рисовать могу и вообще… Ну толкани, че тебе!

— Ладно, попробую толкануть, — шепнул в ответ заведующий и усмехнулся, вспомнив про Васькину мечту стать писателем.

Предложение Антоныча ввести в редколлегию стенгазеты «Заготовитель» Василия Кузьмина вызвало у присутствующих веселый смех.

— Чего ржете, — нахмурился Антоныч. — Кузьмин сейчас на базе наипервейший работник и в рабочее время не пьет. В газете и нарисовать может, и написать, что надо.

— Написать? Васька? — удивилась бухгалтерша Манечка. — Про что же он напишет? Может, про любовь?

— Напишет не хуже других, — не давал в обиду заведующий базовского работника. — Сам читал его рассказы, не хуже чем газетные сделаны, — неожиданно соврал Антоныч.

— Это который такой Кузьмин? — спросил громко дед Саша.

— Да Васька же наш, Дурмашина! — тетка Фрося подтолкнула деда Сашу локтем в бок.

— А, Дурмашина! Этот в одной дырке семь дырок просверлит. Он у меня цельную бутылку клопомора выжрал, и хоть бы хны ему, ель зеленая! Куды его выдвигают?

— В стенгазету нашу.

— Сможет. Васька все сможет. Голосуй, ребята, за Дурмашину.