Борис Рощин - Открытая дверь

— Лошадь, — еще более многозначительно подтвердил Васька.

— Пойтить посмотреть, что ли? — совсем уже встревоженно произнес Женя и поднялся со скамьи.

— Посмотри, — согласился Васька.

Конюх Женя подошел к стенгазете и замер перед нею, остолбенел. В центре листа под громадным цветастым заголовком «Заготовитель» нарисован был он, конюх-возчик Женя. Одной рукой, в которой зажата оглобля, он погоняет бесхвостого Соловья, от натуги наполовину вылезшего из собственной шкуры, другой принимает двадцатипятирублевки, протянутые ему помойками. А над помойками, не без намека, раннее восходящее солнце.

Васька наблюдал конюха Женю, рассматривающего его творение, и вместе с понятным творческим удовлетворением испытывал и некоторое угрызение совести. Впервые выступил он вроде как с осуждением поведения себе подобного и даже приоткрыл обществу некоторые стороны его деятельности, нарушив тем самым основную заготконторскую заповедь Луки Петровича: «На все смотреть молча». Или как более красиво и тонко выражался Лука Петрович: «За все болей, ни за что не отвечай». Во времена Луки Петровича Васька никогда не решился бы на подобное критическое выступление. Да и сейчас многие в Заготконторе не одобрят стенгазетные его откровения, сурово осудят его. Васька понимал все это, но поделать с собой ничего не мог — когда брал в руки карандаш или перо, он уже не принадлежал самому себе, он принадлежал творчеству, и оно поднимало его над заготконторским бытием, освобождало от заповедей Луки Петровича, рождало свое понимание жизни.

Стенгазета «Заготовитель» в исполнении Дурмашины и под его редакцией вызвала на овощной базе небывалый к стенной печати интерес. На добрый час утренняя деятельность базы и сдатчиков была парализована. Все толпились возле газеты, читали ее, рассматривали, хохотали, плевались. Хвалили Дурмашину, ругали, удивлялись на него. В газете Дурмашины не было названо ни одной фамилии, но все узнавали друг друга по рисункам. Неуловимыми штрихами сумел Васька придать подлинность каждому рисованному персонажу. В пузатом человечке, толкающем хилый электрокар, Антоныч сразу узнал себя. Дама за пишущей машинкой — с высокой прической, кровавым ртом-бантиком и длинными коготками — была вылитая Римма Белая. За спиной ее виднелась на стене подпольная ведомость с двумя графами: «Дать взаймы — 3 р.» «Получить — 6 р.» Особый восторг газета вызвала у Васькиных дружков.

— Леха, эй, Леха, глянь! — восторженно верещал Цимус. — Ведь это мы с тобой в вагоне, что б мне сыру не едать! А морды-то, морды!

Сюжет сценки, которая так развеселила Цимуса, взят был Васькой из истории Заготконторы. В прошлом году Цимус с Локатором заснули в загруженном картошкой вагоне. Вагон опломбировали, а когда проснулись они, вагон уже постукивал по рельсам. Подавать голос дружки поначалу не решались, думали, до Ленинграда вагон идет, потерпят. А вагон в Мурманск двинулся…

Васькин «Заготовитель» просуществовал до обеда, пока не посмотрел его Илья Терентьевич. Директор снял газету со щита, скатал в трубочку, спросил Дурмашину, ревниво наблюдающего за ним из кабины погрузчика:

— Вы один делали эту газету?

— Один, — Васька не смог сдержать самодовольной улыбки.

— А стенгазета — орган коллективный, хотя рисуете вы хорошо.

Успел посмотреть Васькин «Заготовитель» и профессионал газетного дела — фотокорреспондент-очкарик. Мнение профессионала для Дурмашины было особенно интересно.

— Рисовать где учился? — поинтересовался фотокорреспондент.

— А че мне учиться. Взял карандаш и навалял.

— Это ты другим рассказывай, — не поверил фотокорреспондент, — я сам рисую.

— В детдоме баловался иногда, пацаном еще, — сознался Васька, который не испытывал уже к очкарику былой неприязни. — Я еще и рассказы пишу.

— Рассказы?!. Тогда приходи к нам в редакцию на литобъединение. Послушаешь, посмотришь, сам что-нибудь прочитаешь. У нас лито ведет профессиональный писатель из Ленинграда. На следующем занятии стихи Зои Малышевой разбирать будем. Приходи.

— А че, я приду, — сдержанно произнес Васька. — Охота посмотреть, что вы там сортируете.

Ночью у Лешки Локатора пошла горлом кровь.

Васька спал на чердаке тетки Фросиного дома, когда в дверь забарабанили кулаки и голос Цимуса заверещал на крыльце:

— Дурмашина! Эй, Дурмашина! Вставай, Дурмашина! Лешка Локатор дуба дает! Кровища изо рта хлещет — страсть!

— Зачем сюда прибежал, — закричала тетка Фрося, распахивая окно, — в «Скорую» надо звонить, в «Скорую»!

— Звонили уже с Петькой. Не едут! Говорят, машина в район ушла. Может, на погрузчике Леху в больницу отвезти?

Автопогрузчик не понадобился. Когда Дурмашина с Цимусом прибежали на базу, возле общежития стояла «скорая», и Петька Убогий помогал санитарам задвигать в машину носилки, на которых заходился в кашле Лешка Локатор.

Утром в Заготконторе все знали, что у Лешки цирроз печени и жить ему осталось немного.

— Трудно поверить, что сын Артура Хинце вот так кончает жизнь, — грустно проговорил директор, повернувшись к заведующему. — Антон Павлович, вы никогда не чувствуете вины за таких людей?

— Не чувствую! — буркнул Антоныч, который страсть как не любил пустопорожнюю говорильню на эту тему. — Искать человека на место Хинце надобно, Илья Терентьевич. Не хватает людей.

— Искать человека… А все ли мы с вами сделали, чтобы не потерять его, человека?

— Ящиков на базе по накладным не хватает, Илья Терентьевич. А в совхозах на полях разбросано черт-те знает сколько. Как навал разрешили, ящики сразу не нужны стали. В контроль народный позвонить надо, чтобы проверку по совхозам провели. И в редакцию позвонить, пускай напишут про это дело. План…

— План, вагоны, ящики! — перебил заведующего директор. — Если бы мы уделяли этим больным людям столько же сил и внимания, сколько уделяем плану.

— Тогда работать некогда будет, — усмехнулся Антоныч. — Сплошная говорильня получится. А пьющего человека только работой и лечить. А не хочет работать — в больницу его, под надзор, в трудовой лечебный лагерь. И заставить работать. Вот вы с Лешкой сколько возились. Уговаривали его, стыдили, и обещаний он вам надавал вволю, а вышло что?

— Заставить не трудно, Антон Павлович. Убедить надо человека, заинтересовать, увлечь. Иначе все впустую.

— Убедить? Заинтересовать? — Антоныч начинал злиться. — Как вы понять не можете, Илья Терентьевич, что у пьяницы один интерес: водка. И никакого другого нет! Убедить? Кто может убедить слепого стать зрячим?

— По-вашему получается, что ничего нельзя сделать? Пускай спиваются до конца. До цирроза печени. Пускай плодят себе подобных? Вы знаете, что алкоголизм влияет на потомство, ведет к вырождению и деградации его?