Борис Рощин - Открытая дверь

— А теперь послушаем стихи Зои Малышевой. И попрошу соблюдать тишину.

Васька рассеянно слушал, как Зоя, краснея лицом и запинаясь, читает стихи, и почему-то не нравились они ему сегодня. И вообще все здесь не то. Не мог Васька и себе объяснить толком, чего ожидал он, впервые в жизни направляясь на литературное объединение, которое ведет профессиональный писатель в настоящей газетной редакции. Но чего-то ждал. А тут собрались в комнатухе, похожей на базовскую их конторку, несколько человек — и сосунки желторотые, и пенсионеры, сидят по углам, перебирают свои бумаги, читают что-то под нос себе, бормочут, хвалят друг друга.

Атмосфера литературного общества начала тяготить Ваську, раздражать. Он заелозил на стуле, засопел, его так и подмывало отпустить вслух прибаутку хорошего, базовского их засола. Неожиданно Дурмашина поймал взгляд писателя из-под очков и замер, пораженный: в писательском взгляде уловил он ту же смертную тоску и скуку, которая томила его. И еще Васька наметанным глазом определил в писателе: хочет пива. Выступающих писатель слушал рассеянно, незаметно потирал пальцами виски, облизывал сухие обметанные губы и все крутил, крутил головой, будто не держалась она у него на тонкой шее.

«Ломает мужика, — сочувственно подумал Васька. — Видать, вчерася перебрал. Пару кружек пивка — и как рукой сняло бы».

После Зои Малышевой стихи принялась читать старушка. Вернее, не стихи, частушки. Старушка была беленькая, шустрая, и читала она задорно, звонко, по-молодому. И взбодрила всех, расшевелила слегка. Частушки ее Ваське понравились больше, чем Зоины стихи, и слушал он их со вниманием.

Содержание этой частушки, в которой Дурмашина уловил два ненавистных слова — «больница» и «лечиться», Ваську не удовлетворило, и он сделал замечание вслух:

— А че от любви в больнице лечиться? Мура какая-то!

На Ваську зашикали со всех сторон, а старушка обиженно смолкла и, пылая румянцем, уселась на свое место.

— Вы имеете замечания по содержанию стихов? — спросил Ваську писатель.

— Имею, — прогудел Дурмашина запальчиво. — Больницу убрать надо!

— Может быть, свой вариант частушки предложите? — спросил писатель.

— А че, могу! У меня частушек под самую завязку! — Дурмашина откашлялся и, не поднимаясь с места, прочитал:

Кое-кто из членов литературного объединения сдержанно засмеялся, а Васька, приободренный смехом, продолжал уже увереннее:

— Или вота другая…

— Нет, нет, — перебил его руководитель, — у нас сейчас разговор идет о частушках Надежды Степановны. Вы предлагали убрать слово «больница», что же остается? Предложите свой вариант этой частушки.

— Свой? Этой? Как тама у нее: «Прилетела птичка к речке, мечется да мечется…» — Дурмашина закатил глаза под лоб, подумал мгновение и уверенно выдал собравшимся свой вариант частушки:

Теперь уже почти все литературное общество дружно засмеялось. Улыбнулся и писатель и глянул на Ваську из-под очков заинтересованно, как бы впервые за вечер увидев перед собой нечто достойное его писательского внимания. Спросил:

— Прозу пишете, стихи?

— Покудова прозу.

— Где работаете, кем? Давно пишете?

— В Заготконторе работаю. Во, с Зоей вместе на базе. Оформлен плотником, а работаю шофером автопогрузчика.

Почувствовав себя в центре всеобщего внимания, Васька Дурмашина пришел в хорошее расположение духа и на вопросы руководителя отвечал охотно, с достоинством. Члены литературного объединения смотрели на новичка, отмеченного писательским вниманием, как и полагается смотреть начинающим литераторам на талантливого собрата по перу. Лишь румяная пенсионерка-частушечница, всем своим видом отвергала новичка, метала в него взгляды брезгливые, исполненные отвращения, как если бы в музыкальный салон избранного аристократического общества ввалился небритый уличный шарманщик.

— Почитать что-нибудь принесли? — спросил писатель.

— А как же! Принес, само собой.

Дурмашина запустил руку за пазуху, извлек оттуда бумажный сверток и, протянув его писателю, пояснил:

— Рассказы тута у меня. Для затравки вам покудова.

Руководитель литобъединения отложил Васькины рассказы в сторону, проговорив:

— Прочту обязательно. Кто у нас следующий со стихами?

Следующей поднялась хрупкая школьница в белом передничке и с белыми бантами в косичках. Комкая в руках тетрадь, она замерла, пережидая волнение.

— Виктор Федорович, кажется, еще меня не выслушали до конца! — с едва сдерживаемым гневом обратилась к писателю пенсионерка-частушечница.

— Да, да, Надежда Степановна, извините! — пробормотал смущенно руководитель. — Конечно же, вам слово. Конечно же, слушаем вас до конца.

Школьница, не успевшая оправиться от волнения, потерянно опустилась на свое место, а энергичная частушечница поднялась и, кивнув головой в сторону Дурмашины, жестко предупредила:

— И попрошу некоторых прозаиков, которым незнакомо слово «такт», не перебивать меня.

Слова «такт» и «прозаик» поэтесса произнесла с таким многозначительным нажимом, что Васька едва не откликнулся привычным: «Сама дура», но сдержался для первого раза и про себя подумал: «И мы словечки знаем, какие тебе неведомы, коза старая».

Старушка вновь принялась читать напевно бесчисленные частушки, загораясь азартом и притоптывая, а руководитель литературного объединения понуро опустил голову и… уперся взглядом в сверток Васькиных рассказов. Посидел так некоторое время, отражая лысиной неяркий электрический свет, потом медленно, стараясь не привлечь внимание поэтессы, заходящейся в частушках, придвинул к себе сверток, развернул его и принялся незаметно читать, прикрывая очки ладонями.

Васька настороженно наблюдал за писателем, пытаясь по выражению лица его определить забористость своих произведений.

Неожиданно писатель икнул, фыркнул, словно бы захлебнувшись водой, потряс ошалело головой и, зажимая рот ладонями, закашлялся.

«Ага, захорошело! — удовлетворенно подумал Дурмашина. — Это тебе не «птичка к речке». Читай, читай дальше».

Откашлявшись, руководитель литературного объединения навел на лице серьезность и внимательность и стал слушать частушечницу сосредоточенно. Но глаза его, помимо воли, тянулись к Васькиным листкам, и он вновь увлекся, вновь стал давиться кашлем, зажимать рот руками.