Борис Рощин - Открытая дверь

Бригадир выскочил из вагона, нырнул под эстакаду, нащупал в укромном уголке огарок свечи. Приладил его в вагоне на двери, зажег, скомандовал:

— Разберись, убогие, на две половины. Справа, слева по одному заходи. Трап тащите. Шевелись!

Пока вожак «волчьей» артели — длинный, худой, в модном приталенном пальто, волоком вымучивал из вагона тройник, захлебываясь проклятиями, Антоныч успел сделать четыре ходки. Никогда еще бригадир не работал в таком темпе. По эстакаде скользил мелкими-мелкими шажками, будто на коньках ехал. Телогрейку не сбросил, пропотеть хотел. Из сухого, сплетенного из одних мускулов тела выгнать пот нелегко было, но чувствовал бригадир, как дышала уже жаром спина, взмокли под шапкой волосы. Тяжесть груза не чувствовал, «стрелял» тройниками в ряды издалека, до штабеля не добегая. Вьюном скользил в полутемном вагоне между неразворотливыми фигурами, мгновенно срывал тройник себе на плечо, бежал, швырял, вновь поворачивал назад.

«Волки» и халтурщики смолкли, охотно уступали бригадиру и дорогу, и очередь. Вожак артели запахнулся в пальто, отошел в сторонку, уселся на ящики. Вокруг него сгрудились остальные, закурили. Кивнув головой на бегущего бригадира, вожак выразительно повертел у виска пальцем, сплюнул.

— Долю урвет, — высказал опасение кто-то.

— Горло перегрызем, — сипло успокоил вожак.

— Да это же Антоныч, он не таковский, — подал голос Дурмашина. — Ты че, про заготконторского Антоныча не слыхал?

Бригадир уже не замечал никого, не слышал, весь в работу ушел. Спина горела, как в парной после веничка, свободность в груди появилась, в дыхании легкость. Ощущал Антоныч, как с каждой новой ходкой выходит из него дурнота разная, непотребность. Будто вливают ему в жилушки свежую кровь, молодую, игривую. И не верилось уже, что всего полчаса назад ломал его какой-то зеленый змий.

Над головой бригадира бездонный звездный свод начал бледнеть, теплиться предутренней светлынью. Зарождался новый день, по наметкам Антоныча обещавший быть солнечным, погожим.

Перейдя старый деревянный мост, что горбатился над неширокой обрывистой речкой, Антоныч свернул к заречному парку и по глубокой тропинке, пробитой в снегу, заскрипел валенками вдоль берега. Время в запасе у него было — весь обед да часа два до подхода вагонов с контейнерами, но бригадир поторапливался. Рыжего дом еще найти надо, потом к Федору зайти проведать.

Антоныч вертел головой по сторонам, выискивая дом Рыжего. Говорили: где-то здесь живет, по соседству с Голубой. Третий дом с краю, а с какого краю — поди разберись.

«Это надо же, как все получилось, — в который уже раз думал бригадир, — из-за пятерки перед мальцом опозорились. — Что пошустрили чуток, это ничего, это даже на пользу. Небось там, в науке, тоже шустрят ребята. А что сторону свою темную показали — нехорошо. Что Рыжий о грузчиках подумает, чем вспомянет бригаду? Его, бригадира, чем вспомянет? Устоять на вагоне помог, а потом…»

Антоныч поморщился, крякнул, покрутил головой. На всю жизнь у парня память нехорошая останется. На всю жизнь.

«А молодец все же Сашка. Как он этому мироеду Голубе деньги-то в морду швырнул. На, мол, жри! Задавись».

Антоныч даже остановился на мгновение, выхватил из кармана телогрейки сжатый кулак, дернул плечом, будто сам бросил деньги в лицо заведующему. Потом вздохнул и зашагал дальше. «Что там ни говори, а молодость есть молодость», — пробормотал он и ускорил шаг.

Дом Рыжего отыскал Антоныч не без труда. Отодвинул щеколду калитки и, опасливо косясь на пустую собачью конуру, прошел через заснеженный сад к веранде. На крыльце веранды долго обмахивал валенки голиком, потом постучал в дверь. Дверь приоткрылась, и бригадир увидел полную, с чистым приятным лицом женщину.

— Вам кого? — спросила женщина.

— Александр Михеев здесь проживает?

— Здесь.

— С базы я, грузчик, — представился бригадир.

— Вы Антон Павлович будете?

— Он самый, — бригадир удивился догадливости хозяйки, но вида не подал.

— Мне Саша о вас рассказывал, — женщина улыбнулась неброско, одними глазами, — да вы заходите…

— Вы кем Александру приходитесь? — поинтересовался Антоныч, следуя за хозяйкой.

— Теткой ему довожусь. Сын сестры моей, Анны покойницы. С двенадцати годков Сашеньку воспитываю. Заместо матери ему. Своих-то господь не послал.

— Сам-то Александр где? — спросил Антоныч, переступая порог в жарко натопленную комнату, и снял шапку.

— Поутру в Ленинград укатил. Всю ночь не спал, маялся. Ноги, руки ему крючило — не приведи господь. Я «скорую помощь» хотела вызвать, да не разрешил.

— В нашем деле с непривычки всегда так, — подтвердил Антоныч. — Кислотой муравьиной хорошо бы растереть после работы тело.

Сунув шапку под мышку, Антоныч принялся отстегивать с кармана пиджака булавку.

— Деньги я Сашкины принес, уважаемая…

— Елена Алексеевна.

— …уважаемая Елена Алексеевна. По вчерашнему дню у нас заминочка нехорошая с деньгами получилась. Уж вы извиняйте.

— Мне Сашенька говорил…

— Извиняйте, — еще раз повторил бригадир, — вот… двадцать два рубля семьдесят копеек. Все как есть натурально.

— Спасибо вам за беспокойство. Сашенька мне вчера про вас целый вечер рассказывал, Антон Павлович.

— Ишь, Остап Бендер какой, — польщенно пробормотал Антоныч, — памятливый, имя-отчество уловил.

— Ой, Антон Павлович, вы и представить себе не можете, какая у Сашеньки память. Он ее разными способами тренирует, специально. Одному и меня, старую, научил, название никак не упомню. Так я этим способом вас на всю жизнь запомнила по имени-отчеству.

— Как же это? — удивился Антоныч.

— А так: к Чехову вас приспособила, Антону Павловичу.

— К Чехову!

— Ну да. Способ это такой, приспособить надо, что запоминаешь, к чему-нибудь известному. Вот я вас к Чехову и приспособила. Мне Сашенька все его книги на день рождения подарил. Теперь ваше имечко из головы топором не вырубишь.

— Это поди же ты! — изумился Антоныч и посмотрел на Елену Алексеевну с симпатией. Хозяйка все больше и больше нравилась ему. От опрятной ее фигуры веяло на Антоныча чем-то домашним, волнующим. И хоть отвык он от женского общества, беседовалось с ней легко, приятно.

— Что и говорить, Елена Алексеевна, Сашка ваш мужик самостоятельный и с головой. Со своим характером парень.

— Что же вы стоите, Антон Павлович, — всполошилась вдруг хозяйка. — Проходите, раздевайтесь, — и принялась хлопотать возле стола. — К столу проходите, Антон Павлович, к столу, пожалуйста. Грибным супом угощу вас. Нынче лето грибное выдалось, на всю зиму грибов насушила. Как Сашенька поступил в Ленинград на учебу, одна я живу в доме, словом обмолвиться не с кем. Уж вы не обессудьте, Антон Павлович, погостюйте чуток.