Борис Рощин - Открытая дверь

— Эвон дыра какая была в заборе. Через нее железнодорожники зимой тару воровали.

— Зачем железнодорожникам тара?

— Пути в мороз ремонтируют, мерзнут. А ящики, как порох, сухие. Ну и жгут на кострах. А того не понимают, что картофельный ящик по рубь десять копеек идет, капустная клетка по восемьдесят копеек штука, яблочный по семьдесят пять копеек. Сколь раз я в конторе начальству про дыру говорил, чтобы досок или горбыля выписали для заделки. Никто хвостом не шевельнул, ель зеленая! Сам досок насобирал в зерновых вагонах, заделал дыру.

— Не воруют теперь?

— Воруют. Но я слежу. И ворота я на петли навесил. После работы ворота пломбирую. Спасибо Ваське Дурмашине — пломбов полведра откуда-то припер.

К концу обхода склада дед Саша решил, что теперь Илья Терентьевич имеет более-менее полное представление о тарном хозяйстве, и начал прощупывать отношение нового начальства лично к себе, деду Саше.

— Я ведь, Илья Терентьевич, три рубля в день за работу получаю, а остальные все на складе пенсионеры по два рубля семьдесят копеек, — начал дед Саша с самого щекотливого вопроса. — Потому как я за старшого здеся и без побегов работаю восемь лет и три месяца. Как ваши указания теперича будут?

— Работайте как работали, дед Саша. Следите за порядком. Склад мы расширим до оврага, займемся этим, как только работы на базе поубавится.

— Мне оклад снизят теперича али как? — продолжал уточнять детали дед Саша.

— Думаю, что не снизят.

— Рейки ломаные, для дела негодные, можно мне домой уносить? От прежнего директора Ивана Александровича имел такое разрешение.

— Зачем вам рейки?

— Плиту топить. Эвон сколь здесь добра пропадает. На всю зиму топить хватит. Раньше у моего домика сарай был и туалет на улице. Теперича домов кирпичных впритык понастроили, сарай снесли и туалет. Обещали квартиру отдельную однокомнатную с ванной дать к прошлой еще зиме, и не дали. Ходил в жилотдел к Анатолию Кузьмичу. Говорю ему: квартиру не даете, зачем сарай снесли? Где мне теперича дровы хранить? Все вокруг траншеями изрыли, к крыльцу не подступиться. А он морщится, как от горькой, отвечает: «Отстань, дед, не зуди. Голова без твоего нытья пухнет». Почему, спрашиваю, не даете квартиру, ведь обещали? А он говорит: «Нам специалистов поселять негде». Специалисты, говорю ему, молодые, а мы с Аленой старые. Нам жить-то осталось с гулькин нос. Помрем скоро — квартира опять же вам останется. Тогда и поселяйте молодых. Так и не дали квартиру. Ждут, наверное, чтобы Алена померла, тогда меня одного куды-нибудь на подселение определят.

— Детей у вас нет?

— Нет детей, — дед Саша насупился. — Никиту на фронте убили, в сорок пятом уже похоронку прислали. Колька Максименков, что ноне шофером в горторге работает, с Никитой в одном полку воевал. Сказывал, Никита на мериканской легковой машине полковника возил, который танками командовал. Тот полковник на всю армию был известный. Герой! Он в танк никогда не садился, все на легковой машине. И когда наступают — впереди всех на легковой! Пушки по танкам стреляют, по машине — кому надобно. И хоть бы што им было с Никитой, ель зеленая! Когда Прагу ослободили, молодуха одна ихняя пригласила полковника того в гости в деревню. Полковник, Колька сказывал, страсть какой охочий был до баб. Повез их Никита в деревню, и прямо на дороге на мину напоролись. Всех троих насмерть поубивало. Дочку, Ольгу, после войны уже в сорок седьмом на стройке задавило насмерть. Дома разбомбленные разбирали, ну и обрушилась стена.

— Сами-то воевали, дед Саша?

— Самому не довелось. Я в этом деле невезучий. На гражданскую только взяли, к лошадям приставили, кобыла в живот лягнула, чтоб ей ни дна ни покрышки. Всю жизнь животом маюся. Из-за живота и на финскую не взяли. В Отечественную санитаром в госпиталь определили, и Алена санитаркой при мне была. Только в поезд погрузились, самолеты немецкие налетели, разбомбили нас. Мне вот голову проломило чем-то и контузило. Алена выходила меня, а то бы не жить. Потом я в тылу работал, опять же при больнице. Дрова пилил, печи топил, в проходной вахтером сидел. Теперича на складе восемь лет и три месяца работаю.

Дед Саша вдруг спохватился, что говорит только о себе и о себе. Поинтересовался деликатно:

— Сами, Илья Терентьевич, извиняюся, воевали?

— Да, всю войну прошел от звонка до звонка. Начинал артиллеристом, закончил политработником.

— Семью имеете?

— Два сына. Оба офицеры, на Дальнем Востоке служат. Теперь с женой внуков воспитываем.

— Внуки — это хорошо, — проговорил дед Саша. — А у меня внуков нет.

— Кто же за супругой вашей ухаживает днем, когда вы на работе?

— А чего за ней ухаживать, за парализованной? — удивился дед Саша. — Лежит себе и лежит. В обед Катька соседская молоком ее напоит, вечером я приду покормлю кашей манной. Помою, чистую простыню застелю — и лежи себе опять да лежи. На праздники раньше в баню ее возил в деревню на Соловье нашем. А теперь конюх Женя осерчал на меня и Соловья не дает. А в городе где ее помоешь?

— За что же конюх осерчал на вас?

— Досок ему не дал. А как дашь досок, ведь не мои они, государственные. Ежели надо очень, спроси у директора. Разрешит, даст мне команду, отпущу досок. Вон, Антоныч сколько разов меня упреждает: «Дед Саша, досок никому не давай. Скоро навал пойдет, а полы в вагонах худые, дырявые, латать надобно будет полы». Сами-то, извиняюся, откуда родом будете, Илья Терентьевич?

— Местный. В деревне Горыни родился, Естомического сельсовета. Там и родители похоронены.

— В Горыни?! — воскликнул пораженный дед Саша. — Ель зеленая! Такось у меня Алена горынская. Алена Никифорова, деда Никифора внучка?

— Не помню. Мальчишкой еще из деревни ушел.

Побеседовав с директором таким образом еще некоторое время, дед Саша проводил его до угла склада, распрощался и, задумавшись, присел возле верстака на ящик. Илья Терентьевич произвел на него впечатление человека обходительного, серьезного, не болтуна. Санаторию ему не обещал, как иные-то директора, однако ж и твердого слова насчет жалования не сказал. А ну как признают в бухгалтерии, что получает он, дед Саша, три рубля в день незаконно? Что снизят — еще полбеды, а вот обсмеют на старости лет — плохо. «Надо было о Якове словечко замолвить перед директором», — подумал дед Саша не без виноватости. Нет, не забыл он про Якова сказать, не захотел. И впрямь — не обедняет. Эвон сторожем на базе цельную зарплату имеет и на таре неплохие деньги подрабатывает. А ему, деду Саше, отличие перед пенсионерами надо иметь, как бригадиру. Они-то, пенсионеры, мать их ети, уже дома сидят, старух щупают, а у него еще сколь делов на складе!

И, окончательно отогнав от себя угрызения совести насчет Яковой зарплаты, дед Саша принялся прибирать ремонтную площадку. Сгреб лопатой в кучу щепу и старую ржавую шинку, выбрал негодные для дела рейки, крепко стянул их веревкой в аккуратную вязанку. Легко закинул вязанку за плечи и вынес ее за ворота склада. Потом навесил на ворота своего склада амбарный замок, приспособил на замке пломбу и, в меру сгорбившись, пыльно зашаркал стоптанными немодными баретками по дороге — отправился к Антонычу за пломбиром.