Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Он смотрел, как высвечивалось вдали небо, из сада долетал запах, какой бывает после электрического разряда… Новак ведь всю жизнь прожил холостяком, до Павла Петровича доходили слухи, что он не был анахоретом, его навещали аспирантки, молодые женщины, они опекали его, ограждали от неприятностей, но никто никогда не осмеливался назвать его бабником. Видимо, есть какая-то система отношений между мужчиной и женщиной, понять которую Павлу Петровичу не дано. Раньше он об этом не думал, а сейчас придется, ведь Соня все равно не даст ему покоя.

Скрипнула калитка, и Люся торопливо зашагала по дорожке, наверное, она увидела огонек его сигареты, приостановилась, спросила:

— Ты что в темноте?

— Зайди, — глухо сказал он.

Она вошла в комнату, но свет не зажгла, села рядом.

— Будешь меня пытать?

Если бы она не произнесла этих слов, то, скорее всего, он не стал бы ее ни о чем расспрашивать, но тут не смог сдержаться:

— Ты что же… будешь разводиться с Бастионовым?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? — удивился он. — Если ты решила весь белый свет посвятить в свои отношения с Новаком…

— А мне плевать! — сказала Люся и рассмеялась. — Он дерьмо, твой Бастионов! Для него я давно не существую! Ему не плевать только на тебя. Но если тебя завтра турнут, он и на порог не покажется. Он ведь не человек, а функционер. Если ему что-нибудь нужно, он всегда возьмет без спросу. Так и девок берет у себя в Институте. Налетит, как петух, потопчет и тут же забывает.

— Ты такое говоришь…

— Я правду говорю, — жестко сказала она. — Конечно, я упрощаю. Легче всего сказать о нем: карьерист. Скажешь так — и все вроде бы ясно… Конечно, он карьерист. Но не настолько, чтобы это было главным в нем. Он любит работать и умеет. Не отнимешь. Мозги у него что надо. И ребята рядом с ним стоящие. Но все равно он дрянь, фюрер. Да, он задушит любого, кто ему хоть в чем-то помешает. Правда, может и помиловать, если этот поперечный ему для дела нужен. Теперь понимаешь?

— Нет, — признался он.

— Конечно, — согласилась она. — Ты его сам сотворил, поэтому не понимаешь. Тебе нужен был такой, как он?

— Допустим.

— Вот ты и допустил. Был просто талантливый парень, а стал вождем. Теперь понимаешь?

— Нет. Если он ведет за собой людей, то каким же он должен быть?

— Да, наверное, я и вправду не смогу тебе объяснить, — вздохнула она.

— Значит, мама права, — ответил он. — Ты просто бесишься.

— Лабуда! — хмыкнула она. — Просто для мамы Бастионов свой. Мальчик из ее родного поселка, ставший заметной фигурой в столице. Она им любуется, потому что считает: в его воспитании есть и ее доля.

Вот это было понятно. Андрей и в самом деле был мальчишкой, который вырос у Сони на глазах, и в ней выработалось почти материнское чувство к нему. Она не раз говорила: «Андрей очень способный человек. Он и в школе, и в институте… Подумать только, у студента — научные труды. И какие! Вот, пожалуйста, жил при заводе, в поселке. Жаль, папы нет, он бы за Андрея порадовался, он ведь сразу сказал: этот парень — стоящий жених для Люси». Соня вообще была склонна считать, что весь необычный путь их семьи определился ее отцом. Тот был потомственным поселковым врачом. Еще его отец поставил на главной улице хороший каменный дом, его не разорили в революцию, потому что в этом доме тайно собирались члены РСДРП, членом которой был Сонин дед. В докторском доме стояли кафельные печи, окна на ночь закрывали ставнями с металлическими болтами. Павел Петрович совсем немного жил в бараке, когда получил назначение мастером на завод, но этот гудящий голосами клоповник, набитый разным работным людом, детьми и увечными стариками, долго ему помнился. Павел Петрович довольно быстро двигался по заводским ступенькам вверх, у него была хорошая, инженерная школа Уральского индустриального института, он умел ладить с людьми, у него был военный опыт. Но Соня считала, что Павла Петровича на заводе приветили из-за доброго отношения к ее отцу. Может быть, и в самом деле тут что-то было. Во всяком случае, в докторском доме собиралась вся поселковая знать, особенно по праздникам. Дом был хлебосольный, пекли пироги, подавали чай и кофе. Потом, когда Павел Петрович стал директором завода, а поселок переименовали в город, снесли бараки, построили новые дома и Павлу Петровичу предложили директорский особняк, он по настоянию Сони переезжать отказался. Наверное, это было правильно. Все-таки докторский дом стоял в центре, и когда Люся подросла, сюда стали собираться ее подружки и ребята из класса. Соня этому очень радовалась, видела в этих сборищах продолжение традиций и с удовольствием пекла пироги на всю компанию.

Конечно же Андрей Бастионов, выходец из давней мастеровой фамилии, был ей родным, только так она и могла его воспринимать. Она была горда им, Павел Петрович слышал, как она хвалилась подругам по телефону: «Зять у нас замечательный. Можно сказать, выдающийся человек. Такой молодой, а уж заметный ученый. Его и за рубежом хорошо знают». Она и представить себе не могла, что брак Люси с Бастионовым может рухнуть из-за Новака. Прежде она считала Семена Карловича очень хорошим, воспитанным человеком, а теперь фырчала: старый козел… Однако же Павел Петрович понимал: тут все сложно, Люся не ангел, от такой женщины всего можно ждать, если ей что-либо в башку втемяшится, то не переупрямишь, да, видимо, и в ее словах об Андрее есть своя правда, ныне гладких браков нет, впрочем, и прежде… Это хорошо, что ему попалась такая терпеливица, как Соня, а другая бы и не выдержала его долгих отсутствий, бесконечной занятости, когда на сон остается несколько часов, усталости и раздражения. А разве Бастионов жил легче?.. Конечно же у Люси мог быть к нему свой счет.

В ту душную ночь, полыхающую зарницами, Соня не могла уснуть и все повторяла с тоской:

— Это надо же… Это надо же. Нашла себе любовника — старого козла.

Почему-то большая разница в возрасте особенно казалась Соне неприемлемой. Сейчас для Павла Петровича это выглядело наивным. Вот же у него самого разница с Ниной в двадцать два года, они ведь и не задумываются над этим. Когда женщине переваливает за сорок, возрастные понятия, видимо, начинают смещаться…

Нина подплыла к мосткам, держа в зубах выдернутые где-то за островком кувшинки, бросила их на доски потом пружинисто подтянулась и забралась на мостки, вскрикнув при этом — оцарапала ляжку но не очень сильно.

— Что ты сидишь такой насупленный! — крикнула она, сдирая с головы мокрую шапочку. — Вода ведь как парное молоко… Ну и что — без плавок? Тут можно и голышом.

— Не хочется.

— Не хочется, не хочется, — передразнила она и плюхнулась мокрым задом на скамью, тут же охватила его руками и, оставляя водяные пятна на рубахе, поцеловала. От нее пахло тиной, и этот запах был неприятен.