Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

В тот год ударили необычно сильные морозы, ртуть в градуснике стояла ниже отметки тридцать пять градусов. Московский воздух, насыщенный испарениями, во время короткого дня густо желтел, и сквозь этот туман не способно было пробиться солнце, перспектива зданий стушевывалась, лишалась четкой контурности, казалось, улицы двоятся, за машинами тянулись густые белые хвосты выхлопных газов, и все источало тонкий неприятный звон. До этих морозов выпало много снега, его не успели убрать даже в центре. Пустили машины, чтобы хоть расчистить проезжую часть дорог, они набросали снег на газоны, там выросли огромные сугробы, из них торчали вершины лип, все эти наносы снега покрылись серой ледяной коркой, это напоминало военное время, когда снег убирать было некому.

Беда произошла вечером, где-то после семи, потом многие говорили: счастье, что так поздно, ведь большинство покинуло здание Института, осталось только двадцать семь человек вместе с охранниками. Но разве уместно тут слово «счастье»? Однако же возможность аварийного исхода видел не кто иной, как Новак. Здание было новым, в нем еще, по сути дела, только начинали обживаться по-настоящему, но это не должно было влиять на сдачу уникальной установки, которую так ждали заводы. Ее смонтировали на третьем этаже в цехе — теперь у Института были свои производственные площади, не надо было их выпрашивать под опытные образцы у заводов. Институт запаздывал со сдачей, но это было нормальным. Однако Новак беспокоился как никогда, и не столько из-за установки, сколько из-за здания; возможно, он привык к старому, для него там все казалось надежным да он и пытался сначала собрать установку на заводе, но выглядело нелепо — ведь простаивал свой цех. Новое роскошное здание с зимними садами в стеклянных холлах, низкими потолками, спортивным комплексом на последнем этаже, где был плавательный бассейн, виделось ему чужим, он об этом говорил часто, молодые над ним посмеивались: вам бы в земляночку, Семен Карлович. Сам любивший разыгрывать и шутить, он от этих насмешек раздражался — это уж совсем на него не было похоже.

Новак неожиданно устроил разнос заместителю директора по хозяйственной части за то, что обнаружил на верхней площадке, откуда начинается запасная лестница, влажную стену. Указал: это протечки из-за бассейна, пусть немедленно спустят воду; но, как потом узналось, заместитель директора не внял: подумаешь, влажная стена, не в кабинетах ведь и не в лабораториях, дом еще новый, и такое бывает. В морозы стену прихватило, образовалась выпуклость, но на нее, кроме тех, кто выходил на лестницу покурить, никто не обращал внимания. Это ведь потом выяснилось, что вода достигла третьего этажа, именно того самого, где расположен был цех с установкой, и напор льда сдвинул строительные плиты. Но главным видимо, было не это.

Да, Новак что-то предвидел, потому и заявил Бастионову: без официального приказа установку не запустит. Андрей Владимирович ухмыльнулся: о чем речь, он конечно же немедленно подпишет приказ, таков порядок, но Новак выкинул необычное: нет, директор его неправильно понял — копия приказа должна быть у министра. Бастионов упрекнул Семена Карловича в тщеславии: вот, мол, сам министр должен знать о его делах, однако же копию приказа завез Павлу Петровичу и укатил в Швецию…

Сколько бы ни прошло времени, но Павел Петрович никогда не забудет, как бесшумно возник подле него Клык, припухлое лицо его было непривычно бледно, только глаза по-прежнему оставались непроницаемыми; он весь источал тревогу. Павел Петрович уловил ее сразу, подумал: что-то дома, и торопливо выдохнул:

— Ну?

Клык не сказал, а проскрипел в ответ:

— Институт рухнул. Все погибли.

На какое-то мгновение Павел Петрович ощутил облегчение все-таки не дома, потом он стыдился этого, старался заглушить в себе хотя бы проблеск воспоминания об этом чувстве, но не всегда удавалось, и саднило в душе. Он тут же вскочил:

— Едем!

Когда Павел Петрович вышел из машины, то чуть не задохнулся от морозного воздуха, в который замешался запах газа и гари. Мощный свет прожектора выхватывал клубящийся столб белого, со зловещими желтыми космами пара и серое здание за ним, подробностей разглядеть было нельзя. Справа стояло несколько пожарных машин, а сами пожарники то исчезали, то возникали из мутной мглы, со скребущим воем подъезжали машины «скорой помощи». Военный человек с передатчиком на груди, который мигал то зелеными, то красными лампами, подбежал к Павлу Петровичу, доложил обстановку. Из его короткого рапорта можно было понять, что, видимо, во время пуска установки произошел взрыв, который привел к разрушению здания с последовавшим пожаром; сейчас идут спасательные работы.

— Где тут телефон? — огляделся Павел Петрович.

Ему указали на соседний дом, рядом с которым толпились испуганные люди. Он позвонил Фролову, приказал: тот назначается начальником штаба по ликвидации последствий аварии, пусть немедленно выезжает сюда, штаб скомплектует сам, свяжется с городскими властями и военными, нужна их помощь.

Больше он ничего не мог сделать. Павел Петрович вернулся в министерство, надо было срочно сообщить тем, кому он был подотчетен, но едва он переступил порог кабинета, как пошли звонки. Он схватил обе трубки разом, и по обеим ему задали один и тот же вопрос: что произошло? Организован штаб, отвечал он, ведутся работы, но, видимо, нужна правительственная комиссия. Ему ответили: будет. Он не уехал в этот вечер домой, все время принимал донесения от Фролова, заснул лишь под утро часа на три. Конечно, было много дел, но он все оставил, поехал к Институту.

По мере того как машина двигалась в густом потоке — проезжая часть из-за плохо убранного снега была сужена и потому часто образовывались пробки, — сделалось совсем светло. Подле Института он остановился, увидел, как тяжело тут работать людям: в морозном тумане фырчали экскаваторы и бульдозеры, они расчистили площадку для заезда машин. Левое крыло здания выглядело так, как это бывало в войну, когда взрывом бомбы сметало стену и обнажались лестничные пролеты. Нижние этажи были завалены битыми, с обнаженной, покореженной арматурой плитами, и всюду сверкали льдистые наплывы. Фролов вышел к нему с запавшими, небритыми щеками, с воспаленными глазами под белесыми ресницами и, притопывая в ботинках от холода, сообщил, что извлечь пока удалось только двоих, оба охранники, один из них был еще жив, но по дороге в больницу умер. Охранник успел сообщить, что услышал взрыв на третьем этаже, где проходили испытания, а потом здание качнуло и его оглушило. Павел Петрович понимал: с этим еще возиться и возиться, но, приученный во всем искать главное, прикинул: кто же здесь повинен? Ответ нашелся сразу. Стоило глянуть на здание, как становилось ясно: основная вина на строителях и проектировщиках; какой бы силы ни был взрыв, он не мог привести к подобным разрушениям — установка находилась в производственном помещении, там были надежные, проверенные конструкции; только строительный брак мог дать такой результат. Но ведь и взрыва не должно было быть. Однако на этот случай был предусмотрен специальный отсек — не рухни здание, укрывшиеся в нем испытатели отделались бы небольшими травмами…