Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— Нет, не считаю… Что это она меня обделила? Я хорошо живу. И довольный… Очень даже довольный. А просто иногда жалею тех, которые себя на учебу потратили, а ничего не имеют, кроме гордости. Фанаберятся. А я не люблю, когда фанаберии в личности много. В вас, Владлен Федорович, ее нет, за то и уважение такое к вам питаю.

Трубицын рассмеялся, и Сергей понял: он не очень ему поверил. Кляпин пожалел, что затеял этот разговор, стал думать: Трубицын от него, пожалуй, захочет избавиться, потому еще более старательней стал работать, и вроде бы пронесло. Но с той поры стал следить за собой, старался с Трубицыным во всякие размышления не пускаться. Так-то вернее, а то и предвидеть невозможно, как твои слова начальник повернет.

Однако же сколько он ни думал о приезде Светланы, чем он вызван, — так ни до чего и додуматься не мог, сам не заметил, как заснул, хотя старался не спать в машине, когда ждал Трубицына. Слава богу, его разбудила машинистка Клара, постучала по стеклу:

— Вставай, Серега, подавай машину шефу.

Все же предчувствие неприятности весь день саднило душу, и он старался ездить осторожно, хотя езды было немного, да и Трубицын отпустил его рано. Он отогнал машину в гараж, там же умылся, облегченно вздохнул: ну, кажется, пронесло, и торопко пошел домой.

Он отворил дверь своим ключом, услышал еще в прихожей женские голоса, раздающиеся из большой комнаты, подивился — ведь к ним никто не ходил, — поторопился и, едва переступил порог, чуть не вздрогнул: за круглым столом сидели Неля со Светланой, и обе чему-то весело смеялись. Неля увидела Сергея, вскрикнула от неожиданности:

— Сережа! — и вскочила, поплыла к нему беленькой утицей. — А у нас, видишь, гостья. Тебя дожидается…

Сергей так перепугался, что чуть не бросил в лицо жене: «Дура!» Жена сразу же заметила его нахмурившийся взгляд, всплеснула руками:

— Ой! Или опять машину зашиб?

— Порядок, — ответил он и попытался улыбнуться Светлане, легонько отстранил жену, шагнул к столу, протянул руку, сказал: — Очень рад. Такая, понимаешь, профилактика. В гости или дело?

Она смотрела на него темно-зелеными глазами, в них роились бесенята, она улыбалась, и от этой улыбки можно было сойти с ума, можно было рвануть с места и побежать, заорав «Мама!», как это было с ним в отрочестве у реки…

— По делу, Сереженька, — ласково сказала Светлана, повернулась к Неле, попросила: — Нелечка, можно мы одни побудем, посекретничаем. Не заревнуете?

— Да куда там, — махнула рукой Неля, застыдилась. — У меня дела на кухне, — и вышла.

И сразу же Светлана с необычной легкостью вскочила, оказалась рядом, почти лицом к лицу. Сергей уловил сладковатый запах ее духов, зрачки у нее расширились.

— Ну, Сереженька, — сказала она, обнажая зубы, — может, поведаешь мне, как ты умудрился, сидючи в машине, видеть, что Топан дал взятку Антону? Или ты через стенку или окно даже купюры посчитал? — И тут же неожиданно она схватила его за грудки, тряхнула, зашипела: — Ты меня знаешь! Я из тебя сейчас душу вытрясу, ты мне правду выложишь!

— Ты чего, ну чего? — шепотом проговорил он. — Ты того…

— «Того», «сего», — трясла она его. — Говори, харя уголовная! А то я тебе все припомню… все, что ты тогда на дороге мне наговорил. И как с людей поборы собираешь. Лучше мне скажи, чем отцу. Он вот-вот на своем Вороне прискачет…

Он испугался и ее, и Найдина, и всего того, что происходит в его доме, испугался, что услышит их Неля или сбегутся соседи, а Светка, она такая, она и при них начнет качать права.

— Да отпусти ты, — все так же шепотом проговорил он. — Я скажу… Все скажу…

— Нет уж, — ответила Света, так и не отпуская его рубахи. — Это я тебе скажу. Все, как было. Фетева испугался? Этого рыжего кобеля?! Он тебя к себе. Мол, ты же сидел, Кляпин, у меня на тебя бумаги есть. Если на Антона не понесешь, я бумаги пущу в ход. Будет уже рецидив. Вот ты в штаны и наложил, Серега. И на Антона понес. Того, чего и видеть и слышать не мог. А я это раскопала. Ты отца знаешь. Он за правду до самых верхов дойдет. Его пустят. Тогда тебя за лжесвидетельство так припекут… Да и совесть у тебя есть? Ведь из-за твоих показаний Антону восемь лет влепили. Я думала, ты там сидел, но все же хоть что-то человеческое в тебе осталось. А ты даже перед малой угрозой трухнул, не побоялся честного человека закопать… Слышишь, гад?!

Он сразу сделался мокрым, чувствовал, как выступил пот на лбу, на груди, наверное, прошел через рубаху. Он думал прежде: она не знает, а если и узнает, не беда, выкрутится, но если старик Найдин…

— Все так было? — спросила она, дыша ему в лицо.

Он молчал.

— Сядешь и напишешь, — сурово сказала она, — что отрекаешься от своих показаний.

Только она это произнесла, как он сразу же пришел в себя. Написать? Э-э-э, нет! Этого ему никто не простит. Таких, как Фетев, он знает. Что перед ним старик Найдин? Еще в колонии учили: никаких бумаг! А Фетев сейчас заместитель прокурора; он любого…

— Пошла-ка ты отсюда, — вдруг зло прошипел он. — Пошла!

— Значит, так? — жестко спросила она.

— А ты как думала?! — взвился он. — Я из-за тебя подставляться буду? Вон отсюда… из моего дома. Вон!

— Ну что же, Кляп, — сказала она. — День я тебе подумать дам, а там — смотри.

— Мне и думать нечего! — крикнул он ей вслед.

Над еловым чащобным лесом накрапывал мелкий дождь, и это было хорошо, потому как спала жара и перестал липнуть гнус, на вырубке прозвучал сигнал к обеду. Его привезли в термосах на «уазике», вообще кормили без затей: и каша, и мясо, и настой шиповника — чтобы не было цинги, кормили так, потому что начальник колонии Гуман сумел соорудить подсобное хозяйство.

Вообще-то это не его была идея, а одного известного на всю страну председателя колхоза, он здесь отбывал «за просто так», видимо, мужик был умный, с ловким умом хозяина, он, рассказывали, пришел в самое завалящее пригородное хозяйство, все в долгах, а принюхался и сразу уловил запах кожи — неподалеку от колхоза был кожевенный комбинат, тот обрезки кожи сбрасывал на свалку, так повелось. А председатель быстро наладил у себя производство хомутов и сбруи из этих отходов, сам был хороший шорник, да подобрал мастеров, а хомутов и сбруи нигде не купишь, про лошадей забыли, словно они вымерли, как древние животные, а их еще много было по Руси великой. Слава о хомутах и сбруе, добротной, недорогой, разнеслась быстро, съезжались в деревеньку, как на ярмарку. Колхоз с долгами рассчитался, стал строиться, но промысла не бросал, уж и коровники отгрохали, стадо развели, дома поставили. Ну, сеял еще клочками мак для продажи на рынке, в планах-то он не значился, а пироги хозяйки пекли, в магазине его тоже не купишь. Богател, богател колхоз, да, видно, соседи были завидущие… Загнали сюда председателя, а он тут походил, походил на лесоповал, напросился к Гуману, сказал: «Плохо людей кормишь, начальник, потому — без плана. Накормишь — план будет». Гуман ему объяснил: кормит по норме, никто у него не ворует, законы соблюдает. «А этого мало, — сказал председатель, — законы и должны все соблюдать. Эка невидаль! Я тоже соблюдал… Знаю, сейчас скажешь: однако сюда загромыхал. Так я тебе скажу: инструкция всякого чинуши — это еще не закон, это подтирка, а у нас, однако, ее кое-кто в закон возвел. Ну, с этим разберутся… Мало соблюдать, надо еще и башкой варить. Вон у тебя земли сколько, да какой. Ты с нее и налогов-то не платишь. И отходы по столовкам, не все твою баланду могут. Давай я тебе хозяйство поставлю. Будет мясо, овощи, вообще хороший приварок». Гуман на это пошел, а председатель свое дело сделал, тут его и выпустили, но он человек был дальновидный, не хотел, чтобы его идея пришла после него в разор, и двух крепких людей подготовил, а у тех сроки серьезные, да и наказал им: смотрите, ребята, чтобы и после вас тут был порядок. Ходил слух: об этом подсобном весть долетела до управления, приезжали оттуда, но хозяйство не закрыли — пусть, мол, нигде ведь не записано, чтобы колония не могла иметь такого. Вот почему попавшие в эту колонию больше всего боялись, что их направят в другую, а это вполне могло случиться, потому и старались работать, чтобы не было замечаний. Харчи — не последний пристяжной ремень, за который можно удерживать человека да заставить делать дело без понуканий.