Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Вера Федоровна раскраснелась. Петр Петрович, завернувшись в плед, сел на диване, подал ей питье, теперь она выпила с жадностью, крупными глотками, так, что в горле у нее булькало, глаза сделались злыми, с блеском.

— Ну, вы послушайте, Петр Петрович, вы послушайте… Я вернулась, только оклемалась, опять меня этот Фетев по телефону вызывает. Говорит вежливо: тут, мол, Вера Федоровна, новые обстоятельства открылись, нам надо обязательно повидаться. Ну, прихожу к нему. Он и говорит: вот, Вера Федоровна, я ваше старое дело поднял. Там одна неувязка есть. Вы в окно выстрелили после того, как длинноволосого уложили, а там человек стоял, вы ему плечо пробили, инвалидом сделали. Да, говорю, он же соучастник. Это, отвечает, так, но вы могли и не стрелять. Люди на ваш крик и без того бежали. А тот, в кого вы выстрелили, калекой на всю жизнь остался, нетрудоспособный, его кое-как спасли. Получается, вы превысили необходимую оборону. Но я, говорит, этого дела сейчас поднимать не буду. Однако же хочу вас предупредить, когда суд делом Вахрушева займется и выяснится, что вы укрывали его, то тогда и этот выстрел тоже вам в зачет пойдет. Ну а теперь сами думайте, как вам быть. Или вы сейчас протокол подпишете, или… Тут он так нехорошо усмехнулся: впрочем, говорит, я и до утра могу подождать. Переночуете, как в тот раз, у нас. И берет бланк со стола… Я тогда ему говорю: если можете до утра подождать, то дайте мне в Синельник съездить. Он задумался, опять по-своему походил, согласился. Я к Ивану, думаю: как он скажет, так и буду делать. А Ивана всего затрясло. Он мужик не робкий, но кто же такое выдержит. Может быть, если бы он не увечный был, то по-другому бы все воспринял. А тут… Да, говорит, подписывай ты этому коту, что он хочет. А то ведь и впрямь тебя загребут. Они умеют, если им надо. У Антона вот Найдин есть, он его в беде не оставит, он его из любого пекла вытащит. А у нас какая защита?.. Тебя если загребут, что я с нашими девками делать буду? Одной рукой много не заработаешь. От досады-то Иван даже заплакал. Вот, суди меня, Петр Петрович, как хочешь, суди, а поехала я в область и все подписала этому рыжему. Он мне и говорит: только не вздумай на суде отпираться, а то тебя за ложность показаний привлекут… Мне бы к тебе, Петр Петрович, да я испугалась. Я и сейчас боюсь.

Он сидел, закутавшись в плед, все в нем бушевало, хотелось вскочить, крушить все вокруг себя палкой. Он всю жизнь терпеть не мог несправедливостей и остро ощущал их, бесился иногда от них люто, но теперь он не мог дать волю злости, не мог ничего выплеснуть наружу, и от этого становилось еще тяжелее, и он сжался весь, боясь распрямиться, боясь, что сердце разорвется от гнева.

Найдин не сомневался: все, рассказанное Верой Федоровной, правда, может быть, даже только часть правды, потому что всего она поведать не могла, да такое и не передашь словами, через такое надо хоть отчасти самому пройти, чтобы уяснить весь ужас насилия над человеческим достоинством, над его волей и мужеством, когда страх оказывается сильнее их, настолько сильнее, что человека вынуждает пойти на подлость… Ему нужно было посидеть тихо, и он сидел не шевелясь, и Вера Федоровна сидела, словно затаилась, боясь помешать ему, но время текло, и оно не могло вечно уходить в молчании. Он еще раз горестно вздохнул, и тут неожиданная мысль мелькнула у него.

— Ну а этот, — тихо спросил он, — бригадир… Топан. Он-то почему? Ведь на себя наговор…

— Не знаю, — сразу же сказала Вера Федоровна. — Я ведь и суда не помню. Словно в дурном тумане была. С головой у меня… Забыла все. Даже, что вас там не было, забыла…

— Так-то так, — задумчиво проговорил Петр Петрович, — конечно, и забудешь… И все же. Не могли же такого мужика против себя заставить говорить.

— Не могли, — кивнула Вера Федоровна. — А может, и могли. Эти шибаи, они пуганые. С ними ведь по-разному можно… Слышала я, будто иногда один у них садится, чтобы других спасти. Ведь семьи у них большие… Однако этот Топан-то заболел… Его не тронули, но он заболел…

— Откуда знаешь?

— Да приезжала сродственница его. Вещички у него в Синельнике кое-какие остались. Она и сказала. Он на вид такой здоровый был. А так — сердце у него слабое. Видно, переживал сильно…

— Вот ведь, черт возьми, — досадливо сморщился Петр Петрович. Первая вспышка гнева прошла у него, и он обрел ясность мышления, старался говорить спокойно и твердо.

— Что же делать-то, Петр Петрович? — тихо спросила Вера Федоровна.

— А что делать? По совести поступать. Как раньше поступала, — спокойно сказал он. — Вон садись к столу, пиши все, что мне рассказала.

— Кому писать-то?

— А мне, — вскинулся он. — Так сверху и поставь: Петру Петровичу Найдину, Герою Советского Союза. И не бойся ничего. Уж защитить-то тебя я сумею. Или не веришь?

— Верю, Петр Петрович, — покорно согласилась она. — Как не верить? — И встала со стула, чтобы сесть в кресло у письменного стола.

Потом Сергей Кляпин вспоминал: весь этот день его мучили нехорошие предчувствия. Вроде бы ничего особенного не происходило. Утром он, как обычно, заехал за Трубицыным, отвез в исполком. Тот велел сразу ехать к гостинице, прихватить прибывшего вчера из Москвы представителя из очень высокой организации, кажется, даже из Совета Министров РСФСР, и, насколько понял Сергей по вчерашнему разговору, этому человеку надо разобраться со сложной проблемой: что делать с радиотехническим техникумом? В Москву пришло письмо со многими подписями, что техникум этот дает лишь отток молодежи из Третьякова, а она тут, в районе, очень нужна, особенно заводу, который будет реконструироваться. Первым под этим письмом подписался Потеряев. Все это узнал Сергей, когда вчера вез из аэропорта приезжего, которого встречал вместе с Трубицыным.

Тот был низенький, пузатенький, с короткими усиками, в вельветовом стального цвета костюмчике, очень бойкий и веселый. Он угостил Сергея хорошей сигаретой. Трубицын не курил, но позволял дымить при себе. Сергей этим не злоупотреблял, однако сейчас не удержался.

Приезжего звали Семен Олегович, прежде Трубицыну он был незнаком, но Трубицын осторожно спросил:

— А что новенького в Москве, ведь нынче вообще должно быть много нового.

— А новости все в газетах, — хихикнул Семен Олегович. — Юрия Владимировича вот избрали Председателем Президиума…

— Неужели вы думаете, мы тут в «медвежьем» углу? — прервал его Трубицын вроде бы мягко, с усмешечкой, однако этот развеселый заерзал на сиденье, закашлялся, ответил:

— Конечно, конечно…

Сергей понимал: Трубицын сразу его, без всякого нажима, поставил на место. Тот хоть и столичный представитель, но серьезного дела без Владлена Федоровича решить не сможет. Да командированный человек ныне знает: без помощи местных и не пообедает как следует, и жилье ему могут определить без всякого комфорта. И не пожалуешься, тем более дело, с которым приехал Семен Олегович, не так уж и важно Трубицыну, хотя он тоже считает негоже, чтобы молодежь в Третьякове обучалась и куда-то исчезала. Надо или новый завод тут ставить — это городу выгодно, или менять направленность техникума, как предлагает это Потеряев. Но не это же, конечно, главное, а то, что каким начальником этот Семен Олегович ни будь, — а по виду его не скажешь, чтобы большой пост занимал, — все равно его приезд ничего не решит, это всего лишь подход или, вернее, приближение к делу.