Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— При чем тут Федоров? — удивился Трубицын.

— А он ко мне эту мамзель направил… Нет, я не жалею, что принял. Понял: штучка непростая. Потому и тебе звоню. Считай — это дружеский совет. Будь здоров, ангел мой…

И сразу же связь оборвалась. Звонок был необычным, Фетев зря не только не побеспокоит, но сам не взбудоражится, а тут ясно было: он озабочен, хотя и старается не подать виду. Все это требовало обдумывания, и Трубицын сказал секретарю, чтобы его ни с кем не соединяли и никого к нему не пускали.

Первое, о чем он подумал: значит, не так что-то с делом Антона, только это могло всерьез обеспокоить Фетева. В этом деле многое непонятно было и Трубицыну, некогда он о нем размышлял и мучился. Он знал: есть люди, которые считают, будто чуть ли не он подвел Антона под суд, вроде бы как свел с ним счеты, потому что Вахрушев высказывался при народе о нем не очень лестно. Конечно, ему было обидно, что так поступал не кто-нибудь, а именно Антон, человек, которого он принял поначалу всей душой, верил: у них завязалась настоящая дружба, потому что им обоим бывало друг с другом интересно, но этого не получилось, и Трубицын догадывался, почему именно.

Обвинение Антона во взятке было для него ударом, он в это поверить не мог и попытался защитить Вахрушева, но тут же к нему пришел районный прокурор, человек со староармейскими замашками, который, как знал Трубицын, слов на ветер не бросает, предупредил спокойно, но твердо: не лезь, не твоего ума дело. И ему ничего не оставалось, как быть в стороне, хотя события разворачивались в районе, за который он отвечал. А Фетев высказался еще более определенно: если Трубицын будет защищать Антона, его могут спросить, как он допустил, чтобы у него работали договорные бригады приезжих, и всякие ссылки на доротдел области во внимание приниматься не будут. Лучше бы ему и в самом деле побыть в стороне, тогда впоследствии за такое, пожалуй, похвалят: вот, мол, в Третьяковском районе беспощадны к негативным явлениям, с которыми надо вести войну непримиримую, обнажая все до конца… Так и случилось, да вот и Фетев получил повышение, его заслуга в этом деле отмечалась не раз.

Трубицын обо всем этом думал, потому что понимал: Антон этих денег у бригадира Топана взять не мог, да они ему и не нужны были. Машину он купил еще до того, как поступил на работу в Синельник, это все знали, купил ее на деньги, заработанные на флоте… Для чего ему двадцать тысяч? Дом он строить не собирался, да и покидать Синельник не думал…

Трубицын послал Антона учиться в надежде — его образуют те, кто будет окружать, ведь в основном это опытные люди, знающие множество невидимых рычагов хозяйствования, умеющие сделать так, чтобы никто к ним попусту не цеплялся, и при этом сохранять, как ныне принято говорить, хороший «товарный вид». Но Антон и им не поверил, продолжал думать: все вокруг построено не так и нуждается в серьезной ломке. А кто будет ломать?.. Ну принялся он за это подсобное хозяйство, ну навел там кое-какой порядок, а вот на строительстве дороги сорвался.

Конечно же никакой взятки не было. Правда, против Антона были выставлены такие свидетели, как Круглова, которую считали чуть ли не совестью Третьякова, сам бригадир Топан, да и его Сергей… Он, конечно, знал, почему Сергей оказался в свидетелях, но даже словом с ним на эту тему не обмолвился. Трубицыну было указано стоять в стороне, он и стоял… Да, свидетели были сильные, и Антон против их показаний не смог устоять. Следствие прошло быстро, четко, и суд прошел так же быстро, никто и опомниться не успел, как все завершилось. Но Трубицын знал Фетева как человека с барскими замашками, с любовью к хорошей еде, хорошим винам, к женщинам, театру. Он славился еще и тем, что имел одну из лучших библиотек в городе: еще отец, тоже когда-то прокурор, собирал ее. Любители редких книг завидовали Захару Матвеевичу. Знал Трубицын, что Фетев обладает удивительной способностью давить на людей как бы без нажима, вроде даже и не давить, а заставлять вздрагивать от неожиданно преподнесенного им факта, которым он бог весть как запасался, да еще к этому прибавить его особую манеру говорить, которая как бы обволакивала человека, делала его беспомощным, когда он сидел перед следователем. Можно представить, что Фетев способен заставить давать показания любого в нужном ему направлении: в его руках и безвинный в самом тяжком грехе покается. Сколько ни было проверок его дел, всегда в них все было чисто и точно, завершенные им дела проходили через суд как по писаному. Его давно собирались повысить, после дела Антона он и поднялся сразу.

И почему выбран был для того дела именно Антон, Трубицыну тоже было понятно: во-первых, директор подсобного хозяйства всегда вызывает подозрение, хозяйство это вроде бы безотчетно, там есть возможность смухлевать, во-вторых, Антон прибыл с флота, и это многих настораживало: как человек сумел бросить интересную жизнь ради того, чтобы забраться в такой угол, как Синельник, ну и наконец, все же у него работали шабашники, да еще за такие деньги, о которых в Третьякове и не слыхали, что их можно заработать… Вот сколько здесь сошлось. Анонимка? Ее многие могли написать, да и организовать, если уж на то пошло, тот же Фетев мог. Ему срочно нужно было громкое дело о взятках, а взятку поймать нелегко, это всем известно, но дело было нужно, и он его получил. К этому выводу Трубицын пришел не сегодня, он немало думал о Вахрушеве, и само собой получилось, что выстроился такой вот логический ряд. Он искренне жалел Вахрушева, но ничем ему помочь не мог, чувствовал свою вину и перед Найдиным, потому в последнее время часто и заезжал к нему.

Да, конечно же все было бы, наверное, иначе, если бы сам Антон повел себя по-другому, не заносился, не говорил ему гадостей. Ну не нравилось ему, что приходится встречать и провожать различных представителей из области, из Москвы, устраивая им всякие обеды, ужины на природе; где-нибудь на опушке леса жгли костры, делали шашлыки из молодого барашка, пили коньяк. Антон у себя на подсобном наотрез отказался принимать кого-либо из гостей. Никто ему и не возражал — отказался и отказался, зачем же кричать на весь белый свет: мне опостылели эти жующие морды, харчатся за казенный счет. Не морды, а деловые люди. Не все дела решаются в кабинетах, это-то уж Антон вполне бы мог усвоить. Давно такое стало нормальной жизнью.

Трубицын помнил, что, как только стал председателем, ему позвонил Федоров, сказал:

— Тебе, старина, надо в президиуме посидеть. Легче жить будет. Я позабочусь.

Шло большое совещание в области, его посадили в президиум, в нем с полсотни человек, и дело было вовсе не в том, что ты сидел лицом к залу и все тебя могли видеть, а в том, что вроде бы попадал в другую среду обитания, где все проще, все легче и самое важное не заседание, а перерыв, когда ты оказывался в большой комнате, где стояли столы с бутербродами, водой, и можно было запросто поговорить с человеком, на прием к которому надо пробиваться иногда месяцами, а тут он с тобой запросто, и ты с ним, и можно о многом договориться, не для себя — много ли человеку надо? — для района. Искусство общения — великое искусство, и, может, одно из главных, тут надо суметь угадать многое: и что человек любит, и какие у него взгляды, и что его может раздражать, а когда угадаешь, то легче договориться и он тебе поможет. Третьяков получит лишнее кровельное железо, цемент, лес, а то и машины, а если будут заваливаться с планом, в критический момент и подправят, помогут, и тогда не попадешь в отстающие, а это важно, очень важно, на каком ты месте… Были такие заботы у Антона? Ни черта не было! Да он о них и понятия не имел, видел только верхний слой. А что по верхнему слою определишь?