Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Он сам Антона никогда не поносил. Нравилось тому быть правдолюбцем, пусть будет, нужны и такие люди, хотя ныне их мало кто понимает. Трубицын и против Потеряева ничего бы не имел, если бы тот вел себя нормально, но Потеряев — не Антон. Потеряев — директор, и у того своя система наступления и выбивания нужного, и Трубицын эту систему принимал, не лез в конфликт с Потеряевым. Вот же построил Александр Серафимович дом для рабочих по ту сторону пруда, они ему хорошую землю выделили. Словно бы между делом Трубицын подсказал: можно за лесом и охотничий домик поставить, многие заводы ставят, мода такая, есть где гостей принять. Потеряев задираться не стал, ответил просто: у меня, Владлен Федорович, на это денег нет. На «нет» и суда нет. Разошлись мирно… Можно и без этого обойтись.

Все же Антон сослужил ему хорошую службу, когда сказал в открытую, что ему противны эти п и р о в а н и я. Трубицын и до этого был настороже, а тут сообразил: вообще ничего самому делать не надо. Никаких распоряжений о встречах, банкетах, сувенирах самому не отдавать. Есть секретарь исполкома, могучая дама с солдатской походкой, каблуки у нее всегда так стучат, что кажутся подкованными, ей стоит только сообщить, что едет такой-то, а все остальное она уж сделает сама: и председателя или директора найдет, и к кому обратиться, и сама выедет, если надо, на место. Трубицын вообще здесь ни при чем, а если и поехал к кому — то на опушку леса с гостем, так это уж приглашение хозяина стола. Он и вчера вот, когда обедал с Семеном Олеговичем в особой комнатке ресторана, подозвал официантку, вынул бумажник, Семен Олегович тоже было полез за деньгами, но Трубицын его остановил с упреком, расплатился по счету, — пусть этот командированный видит, председатель делает ему уважение за свой счет. Но ведь на всех их денег не хватит, и если после обеда в плаще или куртке, а то и в пиджаке он обнаружит в кармане те две десятки, что он отдал официантке, то ничего уж такого тут страшного нет, ресторан не обеднеет. Да мелочи все это, мелочи… Но без них не добьешься крупного. Не он установил эти порядки, он их принял, а если бы не принял — незачем было бы садиться на председательское кресло.

Вот чего не понял Антон. Не надо было ему и идти на хозяйственную работу, жилось бы проще, она не для слабонервных и не для чистоплюев. Это черная работа и сложная. Сам Трубицын ко многим из тех, кого приходится поить, кормить, ублажать, кого приходится устраивать к доктору Квасько, относится часто с презрением, знает: этот тип откровенное хамло, ему ли, выросшему в учительском доме, не знать об этом, внуку человека, чье имя до сих пор славится. Но так случилось у него: он выбрал эту стезю, и надо по ней двигаться.

Хорошо, что он отправил родителей в областной центр, там когда-то, еще будучи журналистом, он получил квартиру. Отец и мать сейчас на пенсии, он, когда бывает в центре, ночует у них, а если бы они жили здесь — это еще дополнительные хлопоты…

Строгий отец со своей учительской назидательностью тоже мог бы его не понять, как и Антон, им обоим мир видится как свод непреложных правил.

Вот же отец первым поднял шум вокруг этого Квасько, шумел, мол, есть официальная медицина, а этот Андрей Николаевич явный шарлатан, знахарь, а против знахарства есть закон, непонятно, как его терпят. Но Квасько только посмеивался, он не входил в систему здравоохранения, работал в пансионате для престарелых, а это — социальное обеспечение. Постепенно выяснилось: никакой Квасько не шарлатан, знаток народной медицины, работал, как в старину костоправы, ну, еще использовал свои знания, а они у него были серьезные: никто не мог так лечить дискогенный радикулит, как он. Легче всего было пойти войной на этого Квасько, а Трубицын вот предоставил ему все условия, и что получилось? Из каких только городов не стал сюда стекаться народ на лечение. Легенда об этом докторе все ширилась и ширилась, и пошли звонки Трубицыну из Москвы: «Помоги», — звонили люди серьезные, они ведь тоже болеют, их больницы, где хорошо кормят, хорошо ухаживают, но плохо лечат, известны, а человек, когда воет от боли, на все готов, чтобы от нее избавиться.

Легче всего осуждать, встать в позу эдакого чистоплюя и все подвергать критике. Ох и навидался же подобных критиканов Трубицын, сколько их приходит в этот кабинет, и брюзжат, жалуются, скандалят в приемные дни. Чтобы только все это выслушать, надо иметь нервы из хорошей стальной проволоки, но он выслушивает, записывает, хотя часто ему хочется крикнуть: да пошел ты подальше, помытарился бы, как любой хозяйственник, не прибежал бы сюда права качать. Все о правах своих прекрасно осведомлены, но никто не может взваливать на себя обязанности. Да-да, осуждать легче всего, а создавать, жить в клубке всевозможных противоречивых инструкций, указаний, угроз и делать свое дело — это вот не каждому дано, и не каждый способен в лабиринте повседневно возникающих коллизий найти выход, который указывает дорогу к простору действий… Да к чему эта оправдательная речь? Ее все равно не перед кем произносить, разве только перед самим собой. А он тоже живет своими надеждами. На дворе восемьдесят третий год, все вокруг насторожилось, подобралось, каждый чутко прислушивается к происходящему, и не надо быть большим политиком, чтобы не понимать: всякие сейчас могут быть перемены, и надо быть настороже, это очень важно — быть настороже…

Нет, конечно же не случайно встревожился рыжий Фетев. Сам Трубицын не придал особого значения приезду Светланы. Упустил и то, что прошел слух: она ездила к Антону. Ему казалось ее появление здесь естественным. Найдин стал прибаливать, как же не побывать у отца. Трубицын рад был ее видеть, она еще более похорошела, фигура у нее прекрасная. Ему всегда нравились такие женщины, а женился вот на уютной Люсе с мягким податливым телом, рабски выполняющей все его прихоти. От нее пахло часто новокаином, а он не любил этого запаха, поэтому она, возвращаясь с работы, долго сидела в ванной. Она была хорошей женой, грех жаловаться, но с ней невозможен был серьезный диалог, а вот Светлана…

Хорошо, что он привел ее к себе в дом. Ее немного насмешливый взгляд поначалу смущал его, потом он понял: лучший способ вести себя с ней — быть откровенным, и он старался как мог. Он видел: она не верила в вину Антона, он и сам в нее не верил, но не мог ей сказать об этом и потому попытался найти некое усредненное объяснение… Как же так получилось, что такому примитивному парню, как Антон, досталась такая женщина!.. Впрочем, ведь не случайно они жили так долго врозь: то он плавал, а потом объявился здесь после операции. Они формально не разошлись, но… Конечно, она создана не для Антона, тот и не смог удержать ее подле себя, да ее, наверное, никто не может удержать, она сама определяет, систему поведения. Такие женщины хомут на себе не терпят, они как вольные скакуны, не привыкшие к узде. Конечно, с ними хлопотно, но интересно, и если ум их умело направить на нужное, то лучшего союзника не сыщешь.