Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Гудела с тяжелыми переливами гроза, изредка высвечивало коричневые шторы, били о жесть ливневые струи, иногда тупо ударяли по стеклам; ни о чем не хотелось думать, но мысли наползали сами, они не были внове, просто совершали круг, как стаи птиц перед отлетом…

— А значит, я так думаю… значит, так: не довел до ума главного. А оно в чем, значит? Идеи, которые берем из прошлого, значит, нового не дают… они со зловонием… в них смердят умершие истины. Это, значит, понятно?.. Э-э, нет, совсем не понятно. Вот тут и была ошибка, значит…

Этот голос с хрипотцой, с легким покашливанием не первый раз врывался в сознание Павла Петровича, хотя вспомнил он про встречу с человеком, которого когда-то знал весь мир, не так давно. Да, может, и не вспомнил бы никогда, все же встреча та произошла в семидесятом, а от того времени до нынешнего столько было всего и всякого, что удержать в памяти многообразие событий невозможно.

Скорее всего, он и вправду никогда бы той встречи не вспомнил, а тут пошел из дачного поселка в поле, захотелось пройти по мягкой дороге, день был прохладный, но солнечный, безветренный, по ночам бывали заморозки, и травы пожухли по обочинам, а роща справа от дороги занялась багряным с золотом, и даль была так ясна, что крайние дома деревеньки виделись очень четко, да и дышалось легко. Он дошел до рощи, заметил скособочившуюся скамью, заваленную опавшими листьями, и сразу вспомнил, как это было в семидесятом, тогда стоял вот такой же день, только Павел Петрович ощущал себя молодым, может быть, даже счастливым, так как был переполнен надеждами и дачу в поселке он только что получил, правда небольшую, в ней еще пахло краской после ремонта. Соня радовалась этой даче, да и Люся была при них, хотя и вышла замуж и родила Леньку. Хорошее было время. Пожалуй, лучшие его годы.

Сейчас и не вспомнишь, почему тем осенним утром он решил пройти этой дорогой, шагал бездумно, срубая палкой усохшие зонтики болиголова. Укороченная тень скользила слева и чуть впереди, она казалась смешной, потому что он был высок, правда узкоплеч, и если приходилось покупать готовые костюмы, то рукава Соня подбивала, но он всегда держался прямо. Впрочем, и сейчас не сутулился, хотя бывают боли в спине. Эта его подтянутость иногда сбивает с толку бывших военных, они почему-то признают его своим, даже интересуются: где служил, в каком звании ушел в отставку… Ну а тогда… У скамьи на опушке рощи он увидел человека в долгополом бежевом макинтоше, темно-зеленой шляпе, она была надвинута низко на лоб. Павел Петрович сразу же узнал его, хотя тот стоял боком. Человек присел перед кучкой хвороста, чиркнул спичкой, она у него погасла, он зачем-то посмотрел наверх, и Павел Петрович окончательно убедился, что не ошибся: это круглое лицо с отвисшими щеками было знакомо до мелочей. Человек подул на пальцы, видимо, они у него озябли, и опять чиркнул спичкой, но она погасла снова. Павел Петрович решительно свернул на тропу, ведущую к скамье, быстро огляделся и удивился, что вокруг никого нет. Человек услышал шаги, кряхтя приподнял голову, и Павел Петрович обрадовался его доверчиво-улыбчивым глазам.

— Здравствуйте, Никита Сергеевич, — сказал Павел Петрович. — Помочь чем-нибудь?

— Да вот, значит… спички отсырели.

Павел Петрович похлопал себя по карманам, зажигалка оказалась на месте, быстро присел. Меж сухих веток был воткнут клок бумаги, она сразу занялась, и огонь лизнул сушняк. Пухлые пальцы с желтоватыми ногтями протянулись к костерку, то сжимались, то разжимались, и Павел Петрович вздрогнул от неожиданно отвердевшего взгляда.

— А, помню, значит… Вот фамилию… Директор. Верно? Хе!.. Я тогда сказал: этот всем носы утрет… Верно?

— Верно, — отозвался Павел Петрович, чувствуя холодок на спине, потому что никак не ожидал, что этот постаревший человек сумеет его вспомнить, ведь семь лет прошло после их первой встречи. Да и была она… Разумеется, Павла Петровича предупредили о его приезде, и не только предупредили, но и провели подготовку. Он нагрянул с целой свитой и первым делом выругался, а потом понес, понес, чуть ли не брызгая слюной в лицо, что это не завод, а сортир, в котором надо топить таких руководителей, как Павел Петрович, в собственном дерьме топить!

Тут помощник шепнул Павлу Петровичу, что по вине сопровождающих весь кортеж рванул не по той дороге; машины въехали в карьер, вовсе заводу не принадлежащий, забуксовали в глинистых лужах, а лимузин пришлось выволакивать трактором. Павел Петрович вдруг разозлился: а, пропади все пропадом, почему он должен терпеть обиды? Он резким протестующим жестом прервал высокого гостя и, успев только увидеть побледневшее до мертвенной синевы лицо секретаря обкома, выложил: завод и так построил дорогу и мост, выручил область, да еще и другое строит, а о карьере пусть позаботятся те, кто отвечает за разработку нерудных материалов, а то одним разогнуться некогда, а другие ноздри пальцем чистят, у завода свои проблемы, и немалые, и коль приехали сюда такие лица, то не худо было бы им прежде всего в эти проблемы вникнуть, они для всей отрасли типичны… Пока он это все выдавал, то видел, как стало меняться багровое от гнева лицо, сначала на нем возникло любопытство, потом улыбка.

— Что, значит, идеи есть? Прошу подробней…

И тогда Павел Петрович пошел на крайность, может быть, даже на серьезный риск, но он не хотел упустить возникшей возможности добиться главного: быстрой и решительной реконструкции завода. Нужно было говорить четко и ясно, чтобы была понятна каждая мелочь, он так и говорил и при этом, не стесняясь, поливал строителей за плохое качество работ, а ученых за нерасторопность, показывал, что ценного соорудили инженеры завода, а они создали установки, которых нет в мировой технике. Он видел: это нравилось, даже вызывало восхищение.

— Вот хоть один по-честному рубит. Давай, директор, давай. Неси на-гора, что в душе есть! А вранья я нахлебался… Это же надо, до чего доперли: кукурузу убрать не смогли, так рельсу к трактору присобачили и примяли. Мол, с дороги поле чисто, стебли не стоят, значит. Показушники, мать вашу… Дело нужно, директор, не словеса, значит, а дело. У нас что, мозги хуже, чем у американцев? Во-от! — сделал он рукой широкий жест. — Глядите, что на обычном заводе сделали! Европе нос утерли! Веди обедать!

Об обеде позаботился не Павел Петрович, заранее приехали люди, готовили в столовой, и хотя был ноябрь, но откуда-то привезли розы. Обед удался, было шумно, весело и много говорилось: впереди крутые дела, надо наращивать темпы, быстрее, быстрее, чтобы всего было вдоволь, чтобы люди знали — дальше станет легче жить, магазины завалят костюмами, обувью, всеми необходимыми товарами; с жильем-то вот сумели, стронулось дело с мертвой точки, — сколько людей в той же Москве в подвалах жили, в ванных при коммуналках обитали, а бараки — гнойники, хорошо, что их и тут снесли.