Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— Ну, коли иного нет, — ухмыльнулся Дроздец, — так и такое доставляет. Согласитесь: есть ведь благородство в том, чтобы неожиданно истину извлечь. Я ведь сам из закоренелых чиновников. Ученый истину в трудах своих добывает. А чиновник… Должно же как-то себя тешить. А то ведь от тоски удавиться можно.

Вокруг был весенний день, с запахами оттаявшей земли, а перед глазами Павла Петровича тряслась седая борода, смеялись колкие глаза, увеличенные толстыми стеклами.

— Спасибо за кофе, — сказал Павел Петрович. — Пойду…

— Да, да, — сразу же закивал головой Дроздец. — Извините, что от моциона отвлек… Я тут бываю, если захотите еще поговорить, так я с удовольствием.

— Понял, — улыбнулся Павел Петрович, потом шел от него и думал: конечно, человек странный, да, может, и наговаривает на себя, мол, «кляузник-профессионал», просто шебаршится от безделья, понять можно.

Потом он встречался с этим стариком еще несколько раз; разговоры были какие-то пустячные, необязательные. Дроздец ни на что не напрашивался, ни во что не лез, но было такое ощущение: он все время чего-то ждет, только Павел Петрович никак не мог понять — чего же.

И нынче Павел Петрович увидел Дроздеца; тот сидел на обычном месте, был в шапке, похожей на панаму, в холщовом пиджаке, помахал рукой, показывая, что хочет перемолвиться с Павлом Петровичем.

— Да вы сегодня в веселье пребываете! — воскликнул Дроздец.

У этого бородача глаз наметан, от него не скроешься.

— Внук приехал, — объявил Павел Петрович и сам удивился, что ответ прозвучал несколько торжественно.

Дроздец поправил очки, и глаза его прицелились; Павлу Петровичу почудилось, что зрачки расширились, а в крапчатой радужке началось броуново движение.

— А что, у папаши места для сына не отыскалось?

Павла Петровича передернуло, он насторожился, до нынешнего дня Дроздец старался быть деликатным, а тут вдруг… Да и взгляд его сегодня не нравился Павлу Петровичу.

— Стало быть, не отыскалось, — жестко ответил он, показывая этим, что не позволит обсуждать подобное, и, чтобы отвлечься, взглянул на проходившую женщину: невысокую, плотную, с тугими бедрами, в розовых легких брюках и мешковатом пиджаке. Женщина почувствовала его взгляд, повернула к нему круглое лицо с ямочками; вспыхнувшее в ней любопытство сразу же угасло, но все же, гордясь собой, своим крепким телом, двинулась дальше, не очень при этом поспешая.

— А они еще вас чувствуют, Павел Петрович.

— Кто?

— Женщины, — хохотнул Дроздец. — Вы бы еще вполне могли женой обзавестись.

Вот этого, когда лезли в его интимную жизнь, Павел Петрович по-настоящему не терпел. Он поднялся.

Но Дроздец неожиданно крепко ухватил его за рукав.

— А я вам, Павел Петрович, весточку в клюве припас. Сидел тут, вас дожидался. Не объявились бы, сам нагрянул.

— Что такое?

— А вот… — Дроздец приблизил лицо, заговорил торопливо: — Фролов вашего Бастионова в первые замы берет…

Если что и могло удивить Павла Петровича, то именно это; по его разумению, подобное никогда, ни при каких обстоятельствах не могло и не должно было случиться. Сейчас постоянно кого-то заменяли — не всегда хорошо и правильно, по мнению Павла Петровича, он ведь невольно следил за перестановками, со многими знаком лично; неизбежность этого была очевидна. Но Павел Петрович знал: наивно полагать, что перемещения улучшат состояние дел. И в прежние времена меняли людей на разных ответственных постах — сам пришел к руководству отраслью с должности директора завода, — однако же эти меры лишь на недолгое время взбадривали ход жизни, затем все возвращалось на прежние привычные круги; благие порывы хирели, намерения оставались намерениями; покров, сотканный из новых слов и формулировок, спадал, обнажая неизмененную сущность. Многоопытные люди так и говорили: «А горшки-то все на своих местах!» И все шло старым, проторенным путем — иногда чуть лучше, но чаще хуже. Однако же, пережив встряску, люди набирались опыта и внутренне были готовы в случае необходимости отрешиться от старых словесных формул и принять новые, твердо зная, что в сущности они ничего не меняют. Так бывало до сих пор. Своего взгляда Павел Петрович никому не навязывал, хотя отступаться от него не думал. Но в последнее время ему начало казаться, что обычными заменами дело не кончится, они лишь часть некоего большого и всерьез продуманного плана, смысла которого Павел Петрович пока не осознал. Он понимал: Фролов, сменивший его на посту министра, на целых восемь лет старше Павла Петровича — в этом тоже была несправедливость, — неизбежно уйдет, но прежде, чем это случится, необходимо подготовить преемника, по-настоящему стоящего руководителя. Им мог быть кто угодно, но только не Андрей Бастионов. Конечно, Павел Петрович сам повинен в рождении и возвышении такого неожиданного создания, как его бывший зять, но приход того к управлению отраслью означал для Павла Петровича больше чем поражение, то был крах всех надежд на подлинный взлет дела, которому он отдал жизнь…

Дроздец явно наслаждался его растерянностью, и Павел Петрович готов был взвинтиться: тебе-то, мол, что за радость?! Но тренированное годами умение быть сдержанным победило, он спросил деловито:

— Фролов уже взял Бастионова?

— Я не сказал «взял», я сказал: б е р е т. Значит, окончательно не решили. Как бывает — вы-то знаете…

Да, он знал, как все это происходит, хорошо знал и потому подумал: можно ведь и остановить. Дроздец конечно же угадал его мысли:

— Да вмешайся вы, и, может…

Павел Петрович внимательно посмотрел на него:

— Что вы имеете в виду?

— А то самое, Павел Петрович, то самое…

Он как-то уж очень торопливо поднялся, взял свою сумку и неприятно хихикнул. Павел Петрович полез за сигаретами, и когда поднял голову, то Дроздеца уже не было, он словно испарился.

«Черт знает что происходит», — чуть ли не вслух произнес Павел Петрович… Впервые за последние полтора года в нем возникла острая жажда действий, он ощутил, как все в нем напряглось, как участились удары сердца. Да, он мог вмешаться, еще мог… Ведь дело совсем не в Андрее Бастионове, а в понятиях более высоких и важных, чем назначение на должность, тут дело в целой жизненной направленности, и коль не вмешаться… Да он никогда себе этого не простит! Однако же и тут не нужна горячность, надо все спокойно обдумать и тогда уж решить… Только так, только так.

А как же все странно сошлось: приезд Леньки и сообщение о его отце. А может, и нет здесь случайности?

Все это надо было обдумать…

Павел Петрович не стал обедать, возбуждение лишило его аппетита, он съел бутерброд с колбасой, запил пепси-колой и прошел в кабинет. Здесь были разбросаны Ленькины вещи, скомканные джинсы валялись на диване, одна кроссовка стояла подле стола, другая у порога, большой чемодан был раскрыт, вещи в нем лежали в беспорядке. «Обормот, — усмехнулся Павел Петрович. — Ну, ты у меня попрыгаешь!»