Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— А вот тебе с маслом, — взвился кругленький мужичок. — В Сибирь подамся. Мои руки везде дело сыщут.

— А там тебе чего, квартиру подготовили? — произнес кто-то в глубине купе у окна, Павел Петрович его не видел, но чубатый веснушчатый человек лихо ударил картой по чемодану и негромко пропел:

— Когда старый помирал, Серикову наказывал: мяса вовсе не давать и масла не показывать.

— Да будет тебе, — пробурчал на него здоровый Семен.

— А чего «будет», — не унимался чубатый. — Ты, Семен, больно аккуратный. Все за начальство. А видел бы, как вчера у нас в сборке Сериков крутился. Чуть сам подметалой не стал. Все вылизали, как языками прошлись. Во как министра-то боятся!

— А он за орден крутился! — воскликнули от окна. — Министр ему орден дать обещался.

— Ему что, своих мало?

— А это как денег лишних не бывает!

— Этих министров, мать их… На кой леший его принесло? Так хоть в клоповнике бы жили, череда своего дожидались, а теперь в общаге могут и век продержать.

Хоть слова их были и резкими, но говорили они с ленцой, видно, не впервой перемалывая одно и то же; от их разговоров веяло знакомым, давным-давно прожитым, и на какое-то мгновение Павлу Петровичу показалось: время вернуло его лет на двадцать назад. Он почувствовал теплое дыхание на затылке и обернулся. Рядом стоял Клык.

Павел Петрович направился к переходу, в тамбуре остановился:

— Это заводские? Зачем они в Москву?

— За продуктами, — ответил Клык.

— За какими?

— Да за всякими. Что попадет.

— Поэтому такие большие чемоданы?

— Ну, некоторые на бригаду берут, другие для соседей. День в Москве, а вечером обратно.

— Так всегда?

— Кроме субботы и воскресенья.

— Но ведь столько за день не наберешь.

— У них методика отработана. Если что в магазине дают, то задние занимают очередь для передних. Кругов-ка. Взял два кило, потом опять. Пока чемодан не набьют. Покупают в рабочих районах. Там снабжение получше.

Павел Петрович почувствовал, как подступила тошнота, — так бывало с ним, когда внезапно вспыхивал гнев и нельзя было дать ему вырваться на волю.

— Серикова ко мне. Если спит — разбудите, — сказал он и пошел в вагон.

Павел Петрович прихватил директора завода с собой, чтобы тот сразу после пуска цеха отрегулировал все дела в министерстве без проволочек. В купе он закурил, глядя на мелькающие за окном огни; важно было хоть немного успокоиться…

Эти люди, работавшие сегодня в цехе, едут в соседнем вагоне, чтобы завтра, как в былые времена мешочники, мотаться по магазинам в поисках еды, сам же он три часа назад сидел за обширным столом, заставленным дорогими коньяками, блюдами с мясом, деликатесами, баночками с икрой, слушал велеречивые тосты. А до этого его возили по поселку, он видел чистенькие улицы, нарядные домики с палисадниками, крашеными заборами, проходил цехами, где работали люди в новеньких спецовках. Такого он, когда был директором, сам не делал даже перед приездом главы правительства; недостроенное оставалось недостроенным, несмонтированное продолжало монтироваться. Ну, конечно, улицы украшали. Но ему выгодней было показать все как есть, потому что средств не хватало и можно было сказать: вот видите, еще держу барак, а в наше время это стыдно, фондов на жилье не дают, помогите. И его понимали. Но сейчас зачем таить, что еще остались клоповники, зачем наводить марафет? Только одна могла быть причина: доложили, что все на заводе и в поселке хорошо, а теперь надо прикрыть грехи. Обман стал нормой.

Вот ведь как все скверно! Павел Петрович был озабочен главным образом технологической перестройкой, а жилье, продовольствие… Разве он должен этим заниматься? Не тридцатые годы и не послевоенные, чтобы министр следил бы и за этим. Директор — вот главный человек в подобных делах. Было тяжко, стыдно.

Сериков, невысокий, кругловатый, с обвисшим брюшком, торопливо вошел в купе, галстук у него был затянут поверх воротника рубашки, видимо, очень спешил. Павел Петрович даже не предложил сесть директору, и тот стоял в проходе, покачиваясь от движения поезда.

— В соседнем вагоне, — заговорил Павел Петрович подчеркнуто спокойно, хотя дыхание его было прерывистым, — едут рабочие вашего завода за продуктами в столицу. Вы можете это объяснить?

— Область нам не выделяет достаточных фондов, — сразу же ответил Сериков. — Мы не первый год бьем тревогу. Но безрезультатно.

— Подсобное хозяйство есть?

— Вообще-то есть…

— Что значит «вообще»?.. Что выращиваете? Сколько?

— Мы пытались, — неуверенно сказал Сериков. — Но нам указали… У завода — план. Каждый должен заниматься своим делом. У нас и так нехватка рабочей силы.

Павел Петрович посмотрел на этого человека, который сразу сделался ему неприятен; капли пота выступили на высоком, морщинистом лбу директора.

— То, что в стране сложно с продовольствием, знают все, Сериков. Но когда тяжко, то не ждут фондов. Тут у вас земли золотые бурьяном поросли. Позвольте вам напомнить: в Ленинграде в блокаду не только надеялись на завоз, но и на газонах картошку выращивали. А после войны зеленые цехи создали почти все заводы. И у каждого рабочего — заметьте, у каждого — был участок. И заводы восстанавливали. С планом справлялись. Не ждали, что на тарелочке поднесут.

— Не положено, — вдруг жестко сказал Сериков. — Не туда толкаете. Мы сельскому хозяйству и так помогаем.

Вот тут он взорвался:

— А на голодном пайке людей держать положено? А делить хозяйство на тех, кто дает, и на тех, кто берет, положено? Вы думаете, что я не знаю, какую показуху мне устроили? Как бараки за ночь сносили, как семьи по общежитиям распихивали, а холостых — на частные квартиры? Как в новенькие спецодежды срочно людей одели? Это что, для газет? Для киношников? Смотри, мол, белый свет, на образцовый завод.

Но Сериков поспешно вытер лицо чистым платком, глаза его отвердели, смотрели нагло, без страха.

— Навет, — твердо сказал он. — И прошу на меня не кричать.

Павел Петрович потянулся к стакану с боржоми, стоящему на столике, посмотрел, как лопались у стенок пузырьки, — нужна была пауза, чтобы успокоиться, он отпил несколько глотков и сказал тихо:

— Завтра к вам выедет комиссия. Через десять дней — коллегия.

— Хорошо, — так же спокойно ответил Сериков. — У меня тоже есть свои претензии.

— Могли бы высказать их и сегодня. Спокойной ночи!

Он не видел, как Сериков вышел из купе. Клык стоял рядом, видимо, ожидал распоряжений.

— Я лягу, — сказал Павел Петрович тихо.

Клык вышел.

Павел Петрович уснуть не мог. Он был недоволен собой, недоволен тем, как провел разговор с Сериковым. Кричать не надо было, с ним такого давно не было. Он всегда был здоров, ощущал себя крепким, умеющим вести себя достойно и спокойно, но, видимо, есть и этому предел. Ведь и беды сваливались одна за другой: смерть Сони, трагедия с Институтом, уход Люси. Все это не прошло бесследно.