Иосиф Герасимов - Миг единый

— Эх, а я забыл сразу-то… Ведь Софья Анатольевна просила позвонить. Надо было бы еще с квартиры, когда приехали…

Николай Васильевич не понял, кто эта Софья Анатольевна, и с удивлением взглянул на Шергова, тот поправил очки и смущенно ждал, но потом, видимо, догадался, что Николай Васильевич не понимает, о ком речь, и поспешил объяснить:

— Поповская. Софья Анатольевна Поповская.

Николай Васильевич внутренне ахнул и не сразу нашелся что сказать.

— Да как же она здесь?

— Гипертония у нее, — смущаясь, виноватым тоном стал объяснять Шергов. — Ну, а здешний климат полезный. Я пригласил. У нас тут домик есть для отдыха. «Гайка» называется. Да она у нас все лето…

Они спустились в подземный переход, стены которого были облицованы цветным кафелем — мягко-фиолетовый перемежался с голубым и окантован был белым; Шергов начал сразу что-то говорить об этом переходе, жалуясь на строителей, а Николай Васильевич все думал о его сообщении. Софью Анатольевну он не видел лет пять, дважды или трижды был у нее после смерти Поповского, потом еще звонил несколько раз, поздравлял с какими-то праздниками, а затем она исчезла из его поля зрения; но при чем здесь Шергов — он ведь и Поповского знал плохо, да и как это вообще могло случиться, что Софья Анатольевна оказалась тут, — надо было бы обо всем этом расспросить Шергова, но они уже миновали переход и поднялись по лестнице в цех.

— Значит, пойдем по технологии? Сюда по рольгангу поступают заготовки… Ну да, конечно, проект знаете. Вот с этой точки почти весь цех виден. Красив. Чертовски красив, я ведь сам нигде таких цехов прежде не видел. Шутка ли, почти километр в длину. И линии, отделка, столько света, — искусство, настоящее искусство, говорить нечего… Да нет, тут и без этого смеются, говорят: Шергов восторженный мужик. А я ведь не только восторгаюсь, а еще и пла́чу. Только, как Надя у меня говорит, — это невидимые миру слезы… Вот посмотри-ка на пол. Как здесь плиты лежат? Я пять раз строителей перекладывать их заставлял, а все равно — как на дороге колдобины. Огрызаются: здесь цех, а не зал для бальных танцев, плиты — не паркет. Сам знаю, что не зал, что не паркет, но коль такой цех, то уж пожалуйста, будьте добры…. Или вон стена инструменталки. Три раза перекладывать заставлял. Нелегко, конечно. Кулаком стучали: подпиши строителям, они план не выполняют, ты план не выполняешь — всю область назад тянешь. А на кой черт сдавать с таким качеством? Чтобы только отрапортовать? А потом два года раны зализывать… Я им так говорю: приняли план сдачи нереальный и сами ведь знали, что нереальный. Отвечают: это у нас мобилизующий план, а какой реальный будет — еще посмотрим. Вот и получается… Не могу я принимать дрянную работу, хоть тресни, не могу! Конечно же до скандала дошло. От вас приезжал тут один такой бойкий, вместо того чтобы меня поддержать, учил: принимай, говорит, важно цех пустить, отрапортуешь раньше срока — многое простят, а потом уж доделаешь. Я ему: давай письменное подтверждение. Он смеется: привыкли, чтобы вам все разрешали, а вы сами на себя умейте брать. И анекдотец, чтоб совещание посмеялось: мол, монахи спросили: «Можно ли курить при молитве?» — их наказали; тогда переиначили вопрос: «А можно ли, когда куришь, молиться?» — сочли за радивых. Я на этот юмор не реагирую, чувство юмора при таких ситуациях во мне безнадежно погибает. Я этого вашего турнул, не знаю, докладывал ли; правда, турнул вежливо, чтоб не давать ему повода на меня телегу катить… Ну, вот мы и у печки. Чудо! С подвижным подом. Вчера опробовали вхолостую. Все отлично, Нагрев прекрасный, и вот поди ж ты — редуктор, что вращает под, сорвало. Ну, как тут не взвоешь? Так закрепили, что сорвало. Ночью заново ставили… Ельцов! Кто редуктор красил?.. Нет, ты посмотри, посмотри, прямо по пыли кистью вели, даже обтереть не умудрились. Красочка, мол, все прикроет… Я не хочу, Ельцов, чтоб эта краска через два месяца ошметками отлетала. Пусть немедленно обдерут и покрасят заново. Извини, Николай Васильевич. Ну что ты сделаешь — тут каждый шаг как по битому стеклу. Строителям и монтажникам побыстрее бы из цеха убраться, а нам тут жить.. До того привыкли сдавать плохую работу, что недавно сами в свои же сети попали. Сдавали три жилых дома, ну, один из них необходимо было им выделить, а я до сдачи не говорил какой. Потом выяснилось, что получили они не тот дом, на который рассчитывали. Вселились, и, говорят, в квартирах жуткая ругань стояла. Ругали самих себя, да как ругали!

Они шли длинным пролетом, впереди Николай Васильевич и Шергов, а на шаг сзади держались тесной группкой Ельцов и начальники цеховых служб — так было принято при обходах. Для Шергова это было неудобно, то и дело приходилось оборачиваться, чтобы сделать замечание или получить нужную справку, но он настолько был увлечен, что и не замечал неудобства; однажды, повернувшись к Ельцову, споткнулся об отрезок трубы и, если бы Николай Васильевич не поддержал, наверняка бы грохнулся на пол.

Николай Васильевич слушал не перебивая, для него сейчас важно было все.

— Ну, а вот навесной транспортер. Такого еще нигде в мире нет, только у нас… А автоматика какая! Программное управление… Я, чтоб докопаться, чуть голову себе не своротил, а потом осенило; это же идея Поповского использована. Больше того, у меня диплом на этой идее держался. И вот надо же, ее так развили, так расщепили на множество отсеков, что и узнать трудно. Это же удивительно, как может иногда развиться мысль, пройти такой бесконечно длинный путь, что и не легко докопаться — где же изначальная точка? Начнется с какого-нибудь реле, а потом, глядишь, целый завод по этому принципу построили. Удивительно… Ельцов! Где у нас электрик? Ах, здесь! Почему обнажены провода? То есть как это всего на час? А если замкнет или кран заденет? Я буду вас наказывать за нарушение техники безопасности. Все! Немедленно закрыть, немедленно. Да, хоть сами! Прости, Николай Васильевич. Да, так о чем я? Об автоматике? Да нет же — о Поповском. У меня от него письма есть, очень хорошие, интересные письма. Все же странно он умер, мне непонятно. Я на похороны приезжал… На Новодевичьем. А где же ему еще лежать? Много народу было, но из нашего выпуска человека три — не больше. Про тебя спрашивал, сказали, за границей… Да, да, так и сказали: в Лондоне, а телеграмму, мол, туда не стали давать… Не знаю, рассказывали ли, но там, на кладбище, такой случай со мной произошел. Когда могилу зарывали, вдруг почудилось мне, как Юрий Сергеевич любил петь: «Я встретил вас — и все былое…» Я и запел. Голос у меня еще сильный был. И что удивительно, песня не для хорового пения, а очень многие подтянули. Дождик моросит, а мы стоим, поем, и никто не расходится. Я думал: и не заметили тогда, что это я первый затянул, а вот Софья Анатольевна мне недавно: «Уж будто я и не помню, как вы на могиле Юрия Сергеевича…» А я в тот же день уехал из Москвы, потом еще раза два к нему на могилу приходил. И вот любопытно, во время похорон и после, когда на кладбище был, во мне начинали звучать его слова, я несколько раз от него их слышал: «Право ошибаться не имеет ничего общего с одобрением ошибки». Даже интонацию, с какой он это говорил, вспоминал, эдак с нажимом на слова «ошибаться» и «ничего общего». Почему именно это вспоминалось — не знаю, ведь большого смысла я в этих словах не видел и не вижу… Вот сюда заглянем. Там стружкосборщики. По этому транспортеру, а потом под пакет-пресс. Да, здесь изменения в проекте… Провели, провели через авторский надзор. Все-таки и у нас ребятишки есть, что хорошо кумекают по части рационализации. Считаю: очень дельное предложение… Ну, я рад, что понравилось. Хорошо, когда и у нас есть что-то свое, не только за границей.