Иосиф Герасимов - Миг единый

Они дошли до середины линии, тут обрывалась ограда из бетонных плит, отделяющая пролет первой очереди от соседнего, там за частоколом опор виднелся котлован, в котором урча работал экскаватор, он повернул стрелу и высыпал черную землю в кузов самосвала, за котлованом были открыты высокие ворота, и из них потянуло холодом; то, что по соседству с готовой линией, под одной крышей еще шли земляные работы, — скорее всего, их вели под фундаменты станков второй очереди, — нарушало целостность картины, потому Шергов с досадой поморщился, торопливо повел Николая Васильевича к переходным мосткам, чтобы выйти на другую сторону пролета, подальше от урчащего экскаватора.

— А вот я, между прочим, ни в каких иных странах не был… Не посылали. Да и вообще я нигде не был, только в Москве, когда учился, да потом по командировкам… Нет, на других заводах тоже не был. А так! Наш-то заводишко до нынешнего года всегда на отшибе был. Его как реконструировали в тридцатые годы, так с той поры и не трогали. Всегда считали — неперспективный. Его в петровские времена тут заложили, а потом он оказался в тупике. Это сейчас вот этот цех к нам ворвался, как океанский белый пароход в лесную речку вошел… Ну, а когда завод на отшибе, и к людям его такое же внимание. Я тут себя хорошо чувствую, директор и все такое прочее, а вот вызовут в Москву на совещание, попадешь в среду директоров, а там что ни человек — на всю страну известен. Каждый из них массивен, величествен, на груди — иконостас, а я — пустой, и неловко мне как-то перед ними становится, будто не по чину меня в их среду пригласили. А ведь я, как и они, называюсь директором. Вот и стараюсь никому на глаза не показываться, чтобы не чувствовать и за себя и за завод ущемленным. И получается: проблем у меня не меньше, чем у других. Но послушаешь тех китов и подумаешь — вот это проблемы, это суммы, это объем, и неловко тогда свои вопросы ставить. Мелочи, мол. А за мелочи совестно драться. И уезжаешь несолоно хлебавши. Я один раз в номер-люкс к одному такому ведущему попал, фамилии не назову, меня в этот люкс с его разрешения подселили, там три комнаты было, он мне кабинет отдал: «давай, говорит, живи, все-таки директор». Так это действительно через его номер как будто ток высочайшего напряжения пропустили, воздух гудел, телефон со стола срывало. Меня там оглушило. Я живу — у меня ни минуты свободного времени, газеты по ночам читаю, а у него вообще время спрессованно до предела, чуть нажми — треснет. Крепкий мужик. Как-то собрались в его номере другие директора, его друзья, выпил он будь здоров, я бы от такой дозы умер, а у него ни в одном глазу. Правда, потом, когда мы вдвоем остались, захмелел, не очень, но все же захмелел. Я ему говорю: ты огромный директор и человек широченный. А он мне объясняет: дрянь я директор, рабочий вол, тараном иду, всю жизнь на одной своей силенке тянул, когда же она кончится… И как в воду смотрел: через два месяца у него инфаркт. Конечно, такое редкий организм выдержит. Он сейчас на пенсии. Слышал тут, молодые его клюют, тут есть у нас — с ним работали. А я его уважаю. Я его видел. Все равно он человечище. А это уже много… Ну, вот здесь кончается холодная обработка. Диспетчерская связь? Ельцов, как у нас с диспетчерской связью? Хорошо, будем готовить… Да, программисты хорошие. ЭВМ там, возле пульта. Заговорились, не показал. Обязательно зайдем. Ну, тут нам долго идти, да, большая линия. Ну что, конечно, еще ездил на курорт, в Сочи два раза, а до этого в Ялту, лечиться. Сочи терпел ради Нади, думал ей удовольствие сделать, а потом выяснилось: и терпеть не надо было, она сама заскучала… Ну, а вот здесь и я кое-что смастерил. Не бог весть какое открытие, а все-таки приятно. Доказал: еще не все забыл, иногда умею. Как, ничего? Ну и слава богу. Пока нас никто не слышит, честно скажу: мне бы, конечно, в свое время не надо было из главных в директора лезть. Хоть и у главного тоже времени ни секунды, но все же больше простора для инженерной мысли. Да ведь какой главный не мечтает стать директором?! Все кажется: вот возьму в свои руки весь завод, тогда и буду творить по-настоящему, никто не помешает, ведь есть, есть идеи… А потом на поверку выходит — ни на какие идеи времени не хватает, потому что директор — это не только техника, а все — от детских яслей, сортира и до этого цеха, все, да еще различные организации по частям растаскивают. Да что об этом говорить, и без меня сказано. Вот если мне что обдумать нужно, я в машину сажусь, говорю шоферу: «Давай кружи по городу», он меня возит, а я в это время размышляю. А другого выхода нет. Там, в машине, хоть полное уединение, ни посетителей, ни телефонов, даже родни нет… Ну, вот и конец линии. Что, пройдем еще раз? С удовольствием. Вот сюда, пожалуйста, Николай Васильевич, на эти мостки…

Когда Николай Васильевич наконец остался один в отведенной ему квартире и отошла суета дня, насыщенная докладами инженеров, начальников участков и служб, прерываемыми беспокойной, а иногда и нервной речью Шергова, он понял, что не способен уже более ни к каким делам, голова гудела от скопившегося в сознании вороха сведений и фактов, усталость навалилась на него.

«Спать, только спать», — решил он, с наслаждением принял душ, и едва коснулся щекой подушки, как тотчас же и уснул: ему приснился сон без каких-либо реальных видений, просто перед глазами проходило некое бесформенное движение, и что-то звенело, громыхало, лязгало, пока в глубине этих шумов не возник тонкий, похожий на свист снаряда звук, он оказался таким невыносимым, что Николай Васильевич проснулся, а проснувшись, понял — под окном проскрипели автомобильные тормоза.

Вершины сосен виделись на фоне лиловых остатков заката, а под самым верхним обрезом оконной рамы, уже на темно-синем, сверкала розовая звезда, — и по этим приметам Николай Васильевич догадался, что проспал не более четверти часа, потому что, когда ложился, за лесом пылал закат. Поворочавшись в постели, Николай Васильевич взглянул сквозь открытую дверь в гостиную на письменный столик, где стоял телефон, и ему остро захотелось позвонить Тоне, он всегда, когда бывал в командировках, звонил ей и радовался, услышав ее далекое, звучавшее округло «алло», и, хоть разговоры с Тоней, как правило, были пустяковые, да ведь важно было другое — сама возможность позвонить ей и услышать ее голос, и он тут же подумал с грустью: а вот теперь этого нельзя.

И резанула боль, сильно, остро, он задержал дыхание, прикусив губу, с трудом сел в постели. «Да что же это?» — опять, как в поезде, подумал он и с неприязнью взглянул на измятую подушку. Можно принять снотворное, но ведь и оно не помогло прошлой ночью. Неужто опять будет так же? Надо думать о чем-то другом, надо занять себя. Он прошел босиком по комнате, по красным коврам и вдруг вспомнил: Софья Анатольевна — и быстро взглянул на часы — было только начало девятого. На письменном столике лежала бумажка, на которой Шергов записал номера телефонов диспетчерской на тот случай, если Николаю Васильевичу потребуется машина.