Иосиф Герасимов - Миг единый

— Может, еще найдете, — робко сказала Надежда Николаевна.

— Да где их найдешь! Вроде бы и много вокруг, а для тебя — ни одного…

Проводница закручинилась, допила чай, взяла стаканы и ушла, печальная, к себе, а Надежда Николаевна прилегла на полку и стала думать об Александре Петровиче: какой он сейчас? Она пыталась его представить пятидесятипятилетним, больным и не могла, помнила высокого, в добротной офицерской гимнастерке, кудлатого человека — у него всегда стояли дыбом черные волосы, они были так густы, что о них ломались расчески. Был он в ту пору молодым инженером, приехал из Москвы на Верх-Исетский завод, приехал не сам, был послан на два года, чтоб заняться какой-то особой работой, а Надежда Николаевна еще была студенткой, проходила практику в заводской больнице, и там-то ей пришлось вправлять вывих плеча молодому инженеру-москвичу. Что он в ней тогда разглядел? Она и опомниться не успела, как он закружил ее, заманил, а ведь был уже в то время Трофим, но уехал на заработки на Курильские острова, чтобы начинать им не с нуля и не мыкаться в огромном уральском городе, еще не отошедшем от военных невзгод. Город этот гудел заводскими моторами, и в стылые ночи, продутые морозными сквозняками, по улицам шаталась шпана, и бывали случаи, когда бывшие фронтовики, пробыв четыре года под пулями, получали удар бандитского ножа. И этот парень, провожая ее с трамвайной остановки в январский скрипучий от мороза вечер в рваных сапогах — она обомлела, когда увидела, что сбоку над подошвой у него торчит наружу портянка, — тоже мог бы пострадать, если бы не был так ловок. Их было трое, хоть один успел выбросить вперед нож — тотчас отлетел с переломанной рукой, вопя от боли; бил он их страшно, а она оцепенела, прижавшись к каменному цоколю дома, боясь шелохнуться, и только опомнилась, когда он схватил ее за руку, и они побежали, и потом уже в квартире она провела его в свою комнату, и тут увидела, что рукав шинели распорот, на лице царапины, а он смеялся: «Ничего, я ребятишек с завода возьму, мы тут попатрулируем, покончим с этой мразью…»

Она омыла ему лицо и руки, прижгла царапины, и он остался с ней в ту ночь, и ничего она не могла поделать… Трофим был далеко, Трофим зарабатывал деньги на Курилах…

Он поселился у них, и родители ее, тихие люди, оба зубные врачи, поначалу пугались того шума, что он внес в их тесную квартирку в длинном бревенчатом доме со старинными голландками; по утрам — ни свет ни заря — в полный голос орал маршевые песни, фыркая, по пояс умывался холодной водой, потом выскакивал во двор, рубил дрова и не клал их у печи, как делал это отец, а обрушивал с жутким грохотом. И Надежду Николаевну все это веселило, ей было легко с ним, у него не было той тяжелой серьезности к жизни, как у Трофима, он был скор на самые неожиданные решения, но мог и всю ночь напролет просидеть за чертежами. Она знала, его научный руководитель профессор Поповский возлагал на него особые надежды и поэтому-то отправил из Москвы на старый уральский завод, где в войну много сделали нового на прокатных станах, и вот этим новым и занимался Александр Петрович, и дел ему тут хватило на два года…

«Закончу дела, и мы с тобой в столицу двинем!» — радостно обещал он Надежде Николаевне. Весь он был переполнен работой, силой, здоровьем, хоть и ранен был на войне в бедро, но рана эта зажила и не напоминала о себе. Иногда он притаскивал с завода чумазых и таких же веселых, как он, людей, они мылись по очереди под душем и садились за стол, пили в меру, но зато говорили много и громко, пели, не давая заснуть родителям.

Надежда Николаевна забеременела сразу, в первую же их ночь, и в сентябре родила Димку, к тому времени она уже закончила институт и получила направление на травмопункт заводской поликлиники. Трофиму на Курилы о замужестве своем не сообщала, и как только начинала об этом думать, то чувствовала себя распоследним человеком на земле, ее точили угрызения совести, иногда она впадала в панику, ожидая, что Трофим вот-вот может вернуться и ей придется держать перед ним ответ… Ох и слабой, никчемной она была женщиной!

Конечно, все подробности стерлись из памяти, но в тот, пятидесятый год как-то все сошлось вместе, и ее начало трепать страшно, она уже думала, что и не выживет, только вот Димка ее и держал. Сейчас все это можно рассказать в нескольких словах и представить историю, пережитую ею, как обычную. Более того — по нынешним временам, когда семейные дела мало кого так беспокоят, как прежде, даже если они доходят до крайней точки, история Надежды Николаевны и выглядит обычной; во всяком случае, расскажи она ее Димке, он бы только засмеялся: «Ну ты и даешь, мать!» Но Димке она этого не рассказывала, да и вспоминать, что с ней было в тот одна тысяча девятьсот пятидесятый год, она себе не очень позволяла…

А было вот что.

Александр Петрович уехал в Москву, уехал срочно к своему профессору Поповскому с отчетом, и из Москвы сообщил, что вскоре приедет за Надеждой Николаевной и Димкой, но в это время вернулся Трофим с острова Кунашир, где сперва учительствовал, а потом стал директором школы, он заработал на жизнь и заявился к ним в докторскую квартиру. Он был так ошарашен всем происшедшим с Надеждой Николаевной, что, узнав все от нее, ушел сам не свой и пропадал три дня. Надежда Николаевна казнила себя и жалела Трофима — ведь она дала ему слово ждать, а в те послевоенные годы обещания такие еще имели тот особый смысл, который вкладывали в военные стихи и песни, и ничего позорней для женщины не считалось, как нарушить обет ожидания.

Через три дня Трофим снова появился, он был собран, строг и объявил, что все обдумал, взвесил и решил не отступаться от нее, потому что не мыслит дальнейшую жизнь без Надежды Николаевны; он готовился к этой жизни, готовился всерьез, и ничего в себе теперь переиначить не сможет, и пришел забрать ее и Димку к себе. Дело упрощалось тем, что Александр Петрович и Надежда Николаевна не успели расписаться за делами суетной жизни. Надежда Николаевна и нынче не смогла бы точно ответить, что победило тогда в ней: то ли чувство долга перед Трофимом, то ли жалость к нему; одно время ей казалось — она любила его сильно, беззаветно, да вот случилась с ней беда: дала закружить себя такому напористому человеку, как Александр Петрович.

Трофим увез ее в тот же день из родительского дома к себе в барачную каморку, оставив временно Димку на попечении бабушки. Трофим был человеком решительным, и если уж что задумал, то шел в этом до конца. Так и тут: он сразу же повел Надежду Николаевну в загс, оформил с ней брак, и она оказалась перед новой бедой — перед ожиданием Александра Петровича… И тот приехал.

Вечером, проделав с Димкой немалый трамвайный путь на окраину заводского поселка, в каморку ввалилась трясущаяся мать Надежды Николаевны и белыми губами пролепетала, что вернулся из Москвы Александр Петрович. Надежда Николаевна с мольбой посмотрела на Трофима, но тот, видимо, давно для себя все обдумал, как быть в такой ситуации, и сказал: