Иосиф Герасимов - Миг единый

— Вы с дороги, — сказала Катя, — давайте я вас покормлю. Посидите тут, я сейчас принесу.

— Да зачем же? — воспротивилась Надежда Николаевна. — Идемте на кухню, как и все нынче…

Они направились в коридор, и в это время из соседней комнаты вышла в белом халате медицинская сестра, — то, что это сестра, а не родственница, Надежда Николаевна определила сразу по особой, отмягчелой коже рук и по привычному непроницаемому выражению глаз. Катя приостановилась, вопросительно посмотрела.

— Спит, — ответила сестра. — Я бы хотела позвонить… Где можно?

— Вот, пожалуйста, — указала Катя на телефон и повела Надежду Николаевну в кухню. — Я уж с вами тоже позавтракаю, — сказала она и вынула из холодильника блюдо с закусками. — Может, яичек отварить?

— Не стоит. Не хлопочите, — сказала Надежда Николаевна и спросила то, что хотела спросить, едва переступила порог: — Что с Александром Петровичем?

— Плохо, — сказала Катя. — Инфаркт… — И сразу у нее набежали слезы.

— Когда это случилось?

— Во вторник вечером…

«Сегодня третий день», — прикинула Надежда Николаевна, и это ее несколько успокоило — тяжелы первые три дня.

— Не так уж и страшно, — сказала она. — Больше название пугает… Я ведь и вправду врач. Вам Александр Петрович, наверное, говорил?

— Нет, — сказала Катя, — он мне о вас никогда не говорил. Я только сейчас и узнала, когда он попросил телеграмму отправить… Он ведь очень испугался. Особенно утром вчера. Белый, мокрый от пота. А в глазах такой страх. Я и не видела никогда, чтобы у людей такой животный страх стоял в глазах… Вот он и сказал про вас… Адрес я в записной книжке нашла…

— Да, да, — кивнула Надежда Николаевна. — Мог, конечно, и не говорить. Двадцать семь лет прошло… Вам-то сколько?

— Тридцать пять.

— Вот видите, — слабо улыбнулась Надежда Николаевна. — Вы только в школу собрались, а мы уж расходились. Свою любовь пережили.

— А была любовь? — спросила Катя.

— Теперь уж не знаю… — И тут же с полной открытостью, призналась: — Я ведь, Катя, и его плохо представляю… У меня и фотографии не сохранилось, так у нас получилось. Ушла, как сбежала…

— Сами ушли?

— Сама, — подтвердила Надежда Николаевна и подумала: а стоит ли говорить, что у них с Александром Петровичем есть сын, наверняка Катя об этом не знает, и решила — пока не стоит, Димке-то уже под тридцать, он такой высокий, здоровый, что и выглядит старше Кати; конечно же, если бы они были рядом, его впалые можно было принять за мужа этой молодой женщины, и Надежда Николаевна сказала: — Теперь что же об том вспоминать!

— А вот он вспомнил, — ответила Катя, в ее голосе не было вызова, она произнесла эти слова задумчиво, словно пыталась проникнуть в смысл происшедшего, но Надежда Николаевна почувствовала себя неловко, будто и в самом деле была виновата, что вспомнил об их былых отношениях Александр Петрович, а не она.

Чай был готов. Катя разлила его по чашкам. Она все еще была задумчива, потом сказала тихо:

— Я с ним прожила пять лет. И нам было хорошо… А вчера мне показалось, что я и не знаю его вовсе. Вот про вас ничего не знала и про многое другое… Это как-то противоестественно…

— Нет, почему же? — сказала Надежда Николаевна и отпила из чашки. — Вполне естественно. Я думаю, что никто так плохо не знает мужчин, как их жены. Уж очень многое им мешает… Если любит, то чаще всего придумывает в нем такое, что ей хотелось бы увидеть. Если любить перестает, то опять же видит только то, что оправдывало бы ее нелюбовь. Так какая уж тут объективность? И не надо удивляться, что только сейчас всерьез узнаете его…

— Как же не удивляться! — Катя прямо сквозь очки, прищуренными мягкими глазами посмотрела на Надежду Николаевну. — Однако вы так рассуждаете…

— Это уж последствия ночных дежурств, — улыбнулась Надежда Николаевна. — Поневоле философом становишься…

Ей все больше и больше нравилась Катя, она испытывала доверие к этой молодой женщине и могла ей говорить начистоту все, что думает, а это для нее было особенно важно при встречах с незнакомыми людьми, потому что только тогда она могла себя чувствовать раскованной; видимо, и Катя прониклась к ней доверием, сказала:

— А мне хорошо с вами, Надежда Николаевна. Вы как-то умеете действовать успокаивающе…

— Ну, ну, — смутилась Надежда Николаевна. — Если так, то рада. — Она закончила завтрак и поднялась, чтоб отнести в мойку тарелку и чашку, и когда встала, то ей бросилось в глаза нечто очень знакомое, она сразу и не поняла, что же это может быть такое здесь, на кухне; вгляделась внимательнее и увидела в простенке между окном и высоким шкафчиком небольшую картину в старой, с потускневшей позолотой раме, на картине этой было написано маслом развесистое дерево и под ним женщина, читающая книгу; и Надежда Николаевна вспомнила, что это их картина, ее подарил им на свадьбу заводской художник — парень с грубыми, резкими чертами лица, но почему-то всегда стеснявшийся; они гуляли свадьбу у себя дома, им много надарили всякой чепухи, теперь она уже и не помнит, что, но вот эту картину вспомнила сразу: ведь с ней связано что-то очень важное, интимное и дорогое для них с Александром Петровичем.

— Что вас так удивило? — спросила Катя.

— Да вот… картина, — указала Надежда Николаевна. — Ее нам с Александром Петровичем на свадьбу подарили…

— Ах, вот оно что! — Катя поднялась и подошла к окну, внимательно вгляделась в написанное маслом полотно и проговорила: — А я-то не понимала, зачем он ее с собой возит?.. И в Москве с ней расстаться не мог, и сюда привез… Сначала картина у него в кабинете висела, но уж очень она по-любительски выглядит, и я сюда ее перевесила. А он и не сказал, — виновато добавила она.

— Я и не помню, когда он ее взял, — улыбнулась Надежда Николаевна. — Мы ведь вольно в то время жили, имущества не заводили.

— Да оставьте вы посуду! — взмолилась Катя. — У вас вид усталый. Наверное, не спали в дороге?

— Не спала, — призналась Надежда Николаевна.

— Вот и идемте, я вас уложу. А когда он позовет, скажу. Идемте, идемте!..

Они прошли через гостиную, в небольшую комнату, здесь стояла застеленная кровать, шкаф, два стула, на полу — коврик.

— Вот здесь ложитесь и отдыхайте.

Надежда Николаевна разделась, юркнула под одеяло на прохладную, накрахмаленную простыню и, когда угрелась, вдруг вспомнила, с чем была связана в их жизни подаренная заводским художником картина: она висела на стене над их кроватью, и, когда они лежали вместе и Александр Петрович обнимал ее и гладил по волосам, — он любил ее гладить по волосам, — Надежда Николаевна видела эту картину, даже ночью видела, потому что на нее падал свет от уличного фонаря; иногда Александр Петрович разглядывал картину в полутьме и сочинял о ней всякие небылицы; то придумывал историю женщины, читающей книгу, то представлял, как пришли злые люди и спилили дерево на дрова, — и ей нравилось, как он рассказывал, она прижималась к нему и чувствовала себя счастливой, — она так отчетливо все это вспомнила, что острая нежность, тайно жившая в ней, всколыхнулась, обдала все тело, и она замерла в сладостном удивлении перед этим внезапно родившимся чувством…