Иосиф Герасимов - Миг единый

Они сели в полупустой автобус — в этот час мало было людей на улицах, город в основном жил заводом, и бо́льшая часть его населения была сейчас в цехах. Оля знала об этом и без всякого любопытства смотрела в тусклое окно автобуса. Проплывали мимо витрины магазинов, новые дома, плохо очищенные от снега тротуары, где местами образовались мутные наледи, — все было буднично, просто, и все же неожиданно сердце у нее дрогнуло: автобус остановился на первой остановке, и Оля увидела в глубине переулка небольшую церковь, сложенную из темного, вишневого цвета кирпича. Несколько старух, нахохлившись по-птичьи, стояли возле чугунной решетки, а к стене церкви у входа была прислонена крышка гроба, обтянутая свежей белой материей, на которой выделялся золоченый крест; наверное, и это все тоже было обычным для такого места — ведь церквушка была единственной в городе, но Оля, увидев крышку гроба, вздрогнула всем телом так, что Борис быстро повернулся к ней и с необычной для него поспешностью спросил:

— Что с тобой?

— Та-а-ак, — проговорила она. — Та-а-ак…

Испуг возник раньше, чем мысль: «А может, уже поздно», — он возник, как ожог или укол, и лишь затем последовало осмысление.

Автобус шел до следующей остановки не более пяти минут, но Оле казалось, что время растянулось, она встала с места, и нетерпеливо топталась у дверей, не замечая, что Борис продолжает сидеть; едва двери растворились, она выскочила из автобуса, увидела слева большой серый дом, на нем нужный номер и название улицы и побежала к подъезду. Борис едва успевал за ней.

Она быстро поднялась по лестнице, остановилась у дверей, обитых серым дерматином, и только тут перевела дух. Надо было нажать кнопку звонка, но рука не поднималась.

— Борис… — беспомощно попросила она.

— Боишься? — удивленно спросил он.

— Ага, — с трудом ответила она.

Тогда он шагнул вперед, неторопливым, почти плавным движением нажал на звонок: дверь открыли быстро, и Оля, стоявшая на полшага позади Бориса, увидела Катю.

— Здравствуйте, — сказал Борис — Мы к Кочневу…

Катя долго, вглядываясь, смотрела на него, потом прошептала вопросительно:

— Простите? — И, видимо только сейчас узнав Олю, проговорила: — Конечно, конечно. Проходите, пожалуйста. — И когда Оля переступила порог, решительно протянула ей руку: — Здравствуйте, мы ведь знакомы…

И Оля поспешно пожала эту руку: уж очень был прост и уверен этот жест Кати.

— А это… — Она повернулась к Борису, желая его представить, но тут же запнулась: еще когда ехала в машине, дорогой думала — назовет специально для Кати Бориса мужем, ей казалось — это укрепит ее положение, но теперь вдруг не захотелось скрывать правду.

Выручил Борис, он сам подал Кате руку и сказал, улыбнувшись:

— Зовите, как всегда, Борисом.

— Хорошо, проходите, пожалуйста…

Едва Оля вошла в большую комнату, как увидела на диване немолодую и, как показалось, знакомую женщину с большими серыми глазами. Первую жену Александра Петровича она хорошо знала по фотографиям: на одной эта женщина была сфотографирована в молодости вместе с Александром Петровичем, тоже молодым, одетым в военную гимнастерку, при орденах, и была еще одна, на которой женщина была вместе с ребенком, — Оля знала, что это сын Александра Петровича.

— А я знаю вас, — сказала она, подходя к женщине, — вас зовут Надежда Николаевна. Мне Александр Петрович о вас рассказывал… Много лет назад…

— Что же он мог рассказывать? — сдержанно спросила Надежда Николаевна.

— Что-то веселое и хорошее, — сказала Оля.

Это и вправду так было, она долго приставала к нему с расспросами, почему он столько ходил в холостых, и тогда он ей рассказал, что у него уже была жена, которая вот так с ним поступила, после этого и разучился доверять женщинам, и Оля радовалась, потому что считала себя первой, кому он поверил за много лет холостяцкой жизни, и эту радость она перенесла на Надежду Николаевну, она не вызывала в ней ревности, может быть, еще и потому, что Александр Петрович говорил о ее бегстве не с упреком, а с уважением.

— Александр Петрович уже справлялся, приехали ли вы, — сказала Катя. — Пойду ему сообщу, что вы тут…

Катя вышла, притворив за собой дверь.

— Вы присаживайтесь, — сказала Надежда Николаевна.

Оля села рядом с ней на диван, а Борис опустился в кресло, непринужденно вытянул ноги, и лицо его выражало беспечное спокойствие.

— Как вы доехали? — спросила Надежда Николаевна. — Самолетом?

— Нет, на машине, — ответила Оля. — А что Александр Петрович?.. Как он?

— Я его еще не видела, — отозвалась Надежда Николаевна. — Я ведь только перед вами приехала…

«И первую жену вызвал, и вторую… Да что же это такое? — подумала Оля. — Какой-то семейный сбор». Ей это напомнило нечто старинное, то ли где-то вычитанное, то ли виденное в фильме и потому лишенное жизненной реальности, и все вокруг сразу сделалось неправдоподобным: и хорошо обставленная гостиная, и беспечный Борис в кресле, и Надежда Николаевна, пришедшая в жизнь со старых, давно известных ей фотографий, будто и в самом деле все, все происходило не наяву, а во сне или просто привиделось.

— Странно как… — проговорила Оля.

Но Надежда Николаевна поняла ее по-своему.

— Когда худо становится человеку, хочется, чтобы около старые друзья были. Я в больницах часто это наблюдала. Своих военных друзей созывали или мальчишек из детства, с которыми дружили… Вы же ему тоже близким человеком были?.. А близких напрочь от себя не оторвешь, все равно какая-то частица той души в тебе поселяется навсегда… А разве вам самой никогда не хотелось, чтобы самые близкие вам люди… ну мать, отец, бабушка, любимый человек или подруга собрались возле вас? Разве такого у вас не было в жизни?

Оля вспомнила, что действительно с ней было нечто подобное, когда она осталась одна и погружалась по ночам в дурман бессонницы; вот тогда, доходя до отчаяния и обессилев от него, думая, что уже не сможет подняться утром с постели, она беззвучно звала на помощь тех, кто когда-то был дорог ей.

— Было, — ответила она.

— А вот у меня не было, — отозвался со своего места Борис. — Да если говорить по правде, то я никогда и не страдал от одиночества. Я могу пробыть один сколько угодно и не испытать тоски…

— Это вы просто так говорите, потому что, наверное, никогда не жили один, — заметила Надежда Николаевна.

— Нет, отчего же? — возразил Борис. — Я много жил один… Однажды даже провел месяц в прибайкальской тайге, жил в брошенной деревянной бурятской юрте. Я могу размышлять, а если утомлюсь, то просто лягу и буду спать. Но, насколько я понимаю, одиночеством называют не то состояние, когда вокруг нет людей, а когда человек не контактен душевно с другими. А я считаю, что каждый человек с другим всегда может найти контакт, если к этому будет стремиться. Вот и получается: одиночество — это удел тех, кто чувствует себя неполноценным или терзается муками совести. — Борис, как всегда, говорил спокойно, ровно, в его голосе не было категоричности, и все же за мягкостью речи чувствовалась самоуверенность, будто все, что он произносил, обдумал для себя давно, но Оля знала — это не так, Борис импровизировал, она уже давно убедилась: он мог с небрежной легкостью вступить в любой разговор и вести себя в нем твердо, но это вовсе не значило, что он высказывает выстраданное или же отстаивает свои убеждения.