Олег Михайлов - Час разлуки

Через два дня, когда Аленины вещи были вывезены, Алексей, передвигая диван, нашел пластмассовый грузовичок. Он механически протащил его по дивану: «Д-р-р-р…» — и внезапно для себя заплакал. Сидел на диване с грузовичком в руках и плакал.

«Здравствуй дорогой мой, единственный родной мне человек!

Ты уж извини меня за то, что я пишу. Но я так одинока (по своей глупости), что некому просто слова сказать, кроме тебя. Да и поймет ли кто меня сейчас? Весь день занимает Галочка, а вечерами жуткие мысли приходят в голову. Последний месяц ты мне снишься — через день. Наверно, думаешь обо мне, но, конечно, плохо. Да и как же думать обо мне хорошо, если я делаю такие страшные поступки, жалея кого угодно, только не себя. Не понимаю, как это у меня получается. И никто не поймет этого, а сочтут за скрытую корысть.

Просто ты слишком меня баловал и не давал возможности столкнуться с другой жизнью, другими людьми. Я не научилась поступать правильно — ведь ты всегда за меня думал. А жизнь очень сложная, и не знаешь, где сделать верный шаг, а где подстерегает опасность.

Я раньше была тверже и решительнее и очень злилась на тебя за то, что ты такой мягкий, а теперь сама стала тряпкой, наверно, уже сил нет бороться. А безотказность не красит человека, если его окружают люда тупые и грубые.

Алеша, Алеша, какие мы с тобой дети! Всегда боялись чего-то и всегда недоговаривали друг другу, не выясняя до конца все те простые и важные вещи, с чего начинаются нормальные семьи. А в итоге — ты один, жизнь разбита, никого нет, кто бы понял тебя в твоей работе, и я как на краю пропасти. Ведь верно говорят: умные учатся на ошибках других, дураки — на своих. Золотое правило. Я ведь только сейчас поняла и почувствовала, что нас связывает тринадцать лет и очень многое, родное, когда уже нет тебя и ты вряд ли захочешь меня слушать — после того, что произошло.

Ведь я просила твоей помощи, заступничества. Надо было бороться друг за друга. А я осталась беззащитным ребенком, сопротивляясь, что было сил. А могли бы мы жить очень хорошо, два старичка, и чудо — Галочка. Она на самом деле — чудо!

Очень тебя прошу, не верь той, кто сейчас хочет быть с тобою. Пойми, я пишу тебе это не из желания оскорбить тебя или ее: просто я знаю, что тебе не место среди ей подобных. Не стоишь ты всей этой грязи! Не торопись с выбором, проверяй и будь осторожен.

Может быть, в минуту одиночества и тоски ты захочешь мне ответить и тебе будет мешать самолюбие оскорбленного — пересиль себя, прости меня, напиши! Нас ведь столько связывает! Я ведь теперь только этим и живу, больше у меня ничего не осталось, а ты для меня самый близкий и родной человек.

Кто не делал (и не делает) ошибок! Ведь мы с тобой (особенно я) жили изолированно от всех, от жизни. И плохо, хорошо ли, но мы находили общий язык, верили друг другу, жалели друг друга. Я и сейчас, когда хожу в магазин, ловлю себя на том, что покупаю не тебе, — и мучаюсь от этого.

Я оставила некоторые мне нужные вещи:

1. Доска для теста (за колонкой слева под подоконником).

2. Два мелких белых противня (или в духовке, или под ней).

3. Желтую кастрюльку.

4. Ванну.

Пиши мне о себе, потому что я думаю о тебе все время и хочу тебе только хорошего и корысти у меня к тебе никогда не было. Просто я еще ребенок, жила и воспитывалась без родителей и добрых воспитателей. А того, что я получила от тебя, оказалось мало в этой жизни. Тут нужны острые клыки или крепкие кулаки.

Не надо нам отказываться друг от друга. Уметь прощать — этому тоже нужно научиться. Дай тебе бог здоровья. Целую тебя.

Береги себя! Меня нет, и некому тебя защитить. Да и мне приходится очень туго. Болит голова. Галочка спит. Сейчас приму таблетку.

Кто варит тебе бульон?

Алеша, дорогой, как же мне без тебя плохо! Я только сейчас поняла, что могла быть только с тобой. Сколько глупостей я наделала.

Прости.

Алеша.

Не сердись».

Друг Алексея Николаевича, занимавший крупный издательский пост, пригласил его и Тимохина в гости.

Он жил одиноко, был учен, неглуп, воспитан, не умел только одного — долго общаться с женским полом и всегда приятельски корил Алексея:

— Как это ты, братец, можешь с ними часами разговаривать? Ведь скучное дело, братец! О чем говорить!

Любил свой пост, работу, книги по истории, дружеский казачий круг, но пуще всего — коллекцию, украшавшую всю стену в его однокомнатной квартире. Тут были подписные венские пистолеты XVIII века и персидские щиты XVII века с пробоинами от стрел, сабли дамасской стали и ятаганы, по кривому лезвию которых бежали арабской вязью изречения из Корана, георгиевское оружие, короткий самурайский меч для харакири, острый, как бритва, и — даже! — увесистый английский топор, которым, по преданию, Петр Великий прорубил окно в Европу. Однако главное богатство коллекции заключалось в ином — в сверкающих золотом, серебром, финифтью и белой эмалью старых русских орденах: разнообразных Аннах, Станиславах, Владимирах, Белых Орлах, полном Георгиевском банте и отдельно, на специальном стенде — офицерском белом «Георгии».

Осмотром новых приобретений, аханьем и оханьем обязаны были начинаться все посещения, после чего гостям дозволялось перейти в просторную кухню, где уже их ожидали пива, коньяки, джины и водки — с вяленой рыбой, зеленью, кабанятиной и непременной жареной уткой с яблоками.

— Угадай-ка, братец, что у меня в ванне? — встретил друг Алексея.

— Раки! — без промедления ответит тот.

— Какой же ты, право, негодяй, братец! Ничего от тебя не укроешь! — умилился друг, поцеловал его и повел смотреть на черную, суетливо копошащуюся массу, которой очень скоро предстояло усмириться в соленом кипятке с кореньями и стать лучшей в мире закуской к пиву.

За приготовлением раков их и застал Тимохин — легкий, насмешливый, остроглазый, душа компании, хотя сам был крайне умерен в еде, позволял себе глоток шампанского и то не всегда.

— Павлуша! Ты, конечно, нам поможешь, — предвидя отказ, пригласил его к плите издатель.

— Нет уж, мой милый, в вашем гастрономическом палачестве я участвовать не намерен, — ответил Тимохин и ушел к книгам.

— А? Ну, каков! — восхитился друг.

И они с Алексеем выпили здоровье Тимохина бутылку белого грузинского вина и заели сыром.

— Великий человек! — оказал издатель. — Вот, братец! А ведь за всю жизнь и выпустил всего-то одну книжку в мизинец толщиной…

— Ну зато мы с тобой восполняем пробел, — вставил Алексей. — По книжке в год печем…

— Но что ни скажет — драгоценность! — не слыша его, продолжал друг. — Алмаз, братец! Диамант! И ведь как беспощаден! Только от него и можно услышать о себе правду. А кто сегодня выдержит эту полную, последнюю правду о себе? Только мы с тобой, братец… Я ведь за ним все записываю. Знаешь, что он о тебе недавно сказал?