Алексей Пантиелев - Белая птица

Едва ли не половину пути она пробежала за санями, не снимая рюкзака, — под ним не так зябко спине. Пробежала и проплакала — глаза слезились. Бежала она до пота, иначе не разгонишь в жилах кровь, рук и ног не разогнешь, а когда добиралась до привала, ее седой свитер скрипел, подобно кольчуге. Благо, что было безветренно, тихо…

Как она не застудилась тогда насмерть, ведомо одному богу, отмененному большевиками. В армии, бывает, люди спят на снегу, часто мокром, и не студятся. Девушка в том памятном году тоже почитала себя в армии. Она и была мобилизованная.

Ночевали в некогда богатых селах, на древних постоялых дворах, рассчитанных на купца, в просторных двухъярусных избах, срубленных навек, натопленных по-банному, с широкой лестницей снаружи. Ныне эти села жили бедней — разорила и гражданская и перегибы. Однако чаю было вдосталь, был и хлеб просяной; свежий он вкусен, а подсохнув, крошился и сыпался, как известка. Из того же теста готовили и пироги с калиной взамен сахара; калина, когда ее томили и парили, воняла одуряюще. Яблочка, то есть картошки и молока, за деньги не проси.

За чаем возчики объясняли девушке, что она, конешным делом, городская, стало быть, набалованная, непривычная к нашей погодке. У нас ведь как? Семь погод на дворе: сеет, веет, крутит, мутит, сверху льет, понизу метет, саван шьет… Лежа на нарах-полатях, кто-нибудь, кряхтя, непременно вспоминал, что у ихнего брата доля — ночевать под шапкой, понимай — под открытым небом.

Девушка знала, что у возчиков есть и сальце, и лук, и хлеб другой, — эти харчи от нее прятали, точно зерно от продразверстки. Леший ее знает, кто она такая — в штанах-то… Доставали мужики и самогон и капусту квашеную; капусту, как овес в торбе у лошади, не скроешь — хрустит. Но девушка незлобиво смеялась про себя, слушая в ночной темноте кряканье и дружный хруст. Она была смешлива.

Сразу после чая она залезала на печь, на лежанку, согнав оттуда деда, если таковой имелся, и раздевалась до рубашки, чтобы просушиться и прогреть душу на день. Развешивала бриджи и фуфайку перед собой. Засветло обоз трогался. И ни разу она не проспала.

В первую же ночь к ней сунулся было, смеха ради, один добрый молодец, писаный красавец, и скатился назад с собачьим воем, повалился на пол, скрежеща зубами. Босая, накинув на плечи пальтишко, соскочила следом и девушка, молчком схватила кнут и окрестила им охальника справа и слева. На нарах никто не пошевелился. В дороге чего не насмотришься!

Днем, понукая лошадей, возчики упорно втолковывали девушке, зачем собран обоз — в десяток возов, целый поезд. Одно дело — волки, серые головорезы. Они сейчас ходят сворами. Другое дело — людишки, беглые. И те бродят шайками, шалят. Конечно, для власти они — бандиты, а разобраться — истые горемыки, сорванные с родных мест, гонимые, как палый лист. Может, они и рады бы угомониться, кабы по закону! Но ведь вот ездят взад-вперед разные уполномоченные с мандатами, пугают, путают народ. Лихо — оно по стремю плывет, погодой к берегу прибивает… И получалось так, что бандиты опасны не для обозников, их коней и груза, а для девушки, поскольку она, знамо дело, с мандатом.

Однако всерьез девушка испугалась один раз, когда отстала от обоза. Около полудня задержалась она на минутку у могильного камня неподалеку от дороги. Надписи не разобрала. Камень был облит замерзшими струйками — здесь останавливались волки. Обоз ушел вперед шагов на двадцать. Девушка побежала за ним, но обоз незаметно отдалился от нее шагов на пятьдесят. Возчики сидели к ней спиной. Девушка протяжно крикнула, ни один не обернулся…

Больше она не кричала. Долго шла и бежала за обозом, в сотне шагов от него, и расстояние это не сокращалось и не увеличивалось. Возчики словно вросли в возы, подняв вороты тулупов. Девушка слышала голоса, мужики крикливо переговаривались, но не оглядывались.

Кругом плоская, унылая пустыня, снега и снега. Солнце висело невысоко в белесой морозной дымке. В висках гулко стучала кровь.

Девушка остановилась, чтобы отдышаться, прикрывая краем головного платка рот. Обоз медленно уходил от нее.

Потом собака, кудлатая пастушья овчарка, отстала, залаяла и трусцой побежала к девушке. Обнюхала ее сапоги и поплелась рядом, озираясь, потягивая черным носом и глухо ворча. Пес чуял поблизости волков.

Обоз остановился… Девушку встретили веселым гамом:

— Ты что же не шумнула? Кабы не Султанка, мы бы и не чухнулись! А там отвечай за тебя…

Она сказала, устало вздохнув:

— Я — нарочно, сама. Уж больно вы мне надоели, болезные.

Бандитов в пути не встретили, а волков довелось посмотреть. На исходе мутного пасмурного дня издалека увидели летящую навстречу во весь мах, гончей сланью, лошадь, запряженную в розвальни. Возчики сразу смекнули, к чему такая прыть, и подняли пронзительный, сотрясающий душу свист.

Такого былинного посвиста девушка прежде не слыхивала. Эхо залило степь, как полая вода.

Лошадь в мыле, брызжа пеной, подскакала к обозу, взгромоздилась на дыбки, раскатывая розвальни по жесткому насту, мотая ими, точно сорока хвостом, и стала тыкаться мордой, оглоблями во что попало. Все обозные кони, храпя, заплясали на месте, удерживаемые натянутыми до отказа вожжами.

А поодаль, на виду у людей, редкой гусиной цепью, покатила в степь волчья свора — голов с полдюжины. Матерые, горбатые и словно бесхвостые, волки уходили не торопясь, плавно и неслышно.

В розвальнях оказался одинокий путник, крепкий малый, обросший русой бородой, но с нездешним разговором.

— Ты чей будешь? Откуда?

— Из Риддерска…

Это верстах в ста северней Усть-Каменогорска, вверх по Ульбе.

— Что везешь?

— Камни.

Посмотрели: и верно, камни! В брезентовых мешках, завернуты в тряпицы…

Ну, понятно, если не полоумный, значит, контра — с той стороны, с Черного Иртыша. Глядит нравно. Из-за пазухи, из-под ватника торчит рукоять нагана.

— Камешки-то у тебя никак золотые?

— Именно! С золотого дна.

— А если мы тебя помнем, золотишко отнимем?

Засмеялся.

— Для вас оно не золото. Свинец. И того девять процентов. Золота — семнадцать десятитысячных! Соображаете, Микулы?

Думали, однако, что он завернет назад, с обозом. И опять не угадали. Человек стал обтирать коня, подтягивать сбрую, готовясь ехать восвояси.

Вступилась девушка:

— Послушайте… Дело к ночи. Волки вернутся.

Он оглядел ее с ног до головы пристальными маленькими голубыми глазками, почесал бороду.

— Доскачу до Выдрихи. Авось отстреляюсь… Вы из области? К Карачаеву? Вас ждут… И вы так едете? Одна? Ну и ну… — Он снял со своих саней тулуп и завернул в него девушку. — Отдадите там Карачаеву. Это с его плеча.

— Погодите, товарищ… Как вас хоть зовут?