Алексей Пантиелев - Белая птица

Конь остановился, потянулся к нему мордой, понюхал и шумно вздохнул, ожидая.

— Д-дура! Безрукая!.. — выговорила она с сердцем.

Платочек батистовый, с кружевной каемкой. Такие на дороге не валяются… Он лежал у переднего правого копыта, далеко внизу, словно под обрывом. Слезть за ним? Но оттуда в седло нет возврата!

Из носа текло. Капнуло на отворот пальто. Всадница поспешно утерла нос простроченным обшлагом рукава и замычала от боли — жесткий шов царапнул распухшие ноздри.

Иноходец послушал-послушал, как она пыхтит, свесившись боком с седла, распустил благодушно свои толстые мягкие губы и пошел вниз, с перевала.

Фу, какая обида! Не потерять бы еще валенка с ноги…

Из-за хребта выглянуло солнце, пригрело горы. Небо заголубело, снег стал белей, леса зеленей, скалы выпуклей. Кругом — чистота, простор. Куда ни глянешь — ясные дали.

Девушка выпрямилась в седле. На время и нос у нее будто бы подсох. И на сердце стало немного легче.

«Маркел Ефимыч… — сказала она мысленно не то ему, не то себе. — Держись, милый Мырзя…»

Становилось теплей. Верховой перевальный ветер утих за спиной, за поворотом дороги. Конь осмотрительно сносил наездницу с крутизны. Теперь и он работал честно. Она любовно обняла его за шею и тихонько запела, сперва не размыкая рта, без слов, потом громче и громче, сочиняя на ходу нелепые слова:

— Еду, еду, еду… Но не в пансион! Где ты, Карачаев? Погляди на нас…

Она засмеялась своему простуженному сиплому голосу, откидываясь в седле, и вдруг закричала:

— Кара… кара… чаев… Я! тебя! лю-блю!

«Лю… лю… лю…» — отозвалось эхо.

Конь дернул за повод и побежал во весь мах. Кончики его ушей сблизились. Ноздри напряженно округлились. Девушка умолкла и прислушалась. До нее донеслось непонятно откуда глухое отдаленное и необъяснимое гуденье.

Что такое? Шмели зимой спят. Река шумит не так, она шепелявит. Самолет? Откуда ему здесь взяться?

Иноходец бежал, цокая подкованными копытами, а гуденье не ослабевало и не усиливалось, но теперь уши были полны только им. Тихий плавный волнистый гул.

Дорога округло изгибалась вправо. Над ней все круче и круче нависала источенная ветрами скала. Всадница приникла к гриве коня — скала ложилась ей на плечи. Затем серая глыбища оборвалась отвесной шершавой стеной и осталась позади. Открылась обширная безлесная долина, покрытая свежим снегом. И сразу гудение обрело силу, разлилось от края до края, встало незримой пеленой до неба.

Колокола! Это колокольный звон… Вдали завиднелись искристо-белые крыши изб и приземистая бревенчатая церквушка с синими игрушечными луковичками куполов, не тронутыми снегом.

«Кара… кара… чаев…» — гудели колокола.

У крайних изб она сползла с коня, размялась немного, высморкалась и пошла в село, ведя коня в поводу.

В селе ее ждала нечаянная встреча. Павлищев — собственной персоной!

— Иван Викентьевич… какими судьбами?

Он принял из ее рук повод. Улыбчиво прищурился, осматривая статного иноходца.

— На этом коне поездил и я. М-да-с… Великолепное животное.

Внезапная догадка блеснула в ее глазах. «Ты ездил на этом коне?..» Она отвела Павлищева в сторону, стараясь глядеть на него строже.

— Послушайте… Тут, под перевалом, есть лощинка в виде подковы, пихтовый лес… Вы можете мне сказать, зачем вы ездили туда? Хотите, покажу по карте?

Павлищев поднял мизинец к кончику носа и опустил, забыв почесать.

— Браво, браво, — сказал он вполголоса. — Н… непостижимо, как вы об этой штуке дознались. Но если вы окажете, кто меня… выдал, я отвечу на любые ваши вопросы.

— Скажу, — небрежно вымолвила она, сняв варежку и ласково касаясь покрытой инеем морды иноходца, — если вы меня поразите, как я вас поразила.

Павлищев пожевал толстыми лошадиными губами.

— Слушаюсь, сударыня… Это я сделаю. Всенепременно. — Он кивнул, чтобы увели коня. — Наверно, вам будет интересно узнать, что Карачаев едет с целой свитой по вашим следам. В данный момент он, вероятно, беседует по душам с неки-им Любишкиным, вам известным!

Сердце у нее забилось.

— Это и должно меня поразить?

— О… минуточку терпения, отдохните с дороги… — ответил он любезно и зловеще.

Ей приготовили баню. Мылась она часа два, истратив бочку воды. Потом выпила ведро чая. А ночью, на пуховой перине, ей приснилось, что Иван Викентьевич убивает Карачаева. Убивает, будто бы приревновав ее к нему, на глазах у всех… Глупейший сон. Детские видения…

Утром Павлищев ждал ее. Сам заваривал чай.

— Вы желали посетить тайную молельню. Пойдемте, провожу.

Солнце только что взошло над перевалом. Село казалось безлюдным. Колокола молчали. Необычно молчалив был и Павлищев.

По узкому поперечному проулку они вышли на задворки. Каменистая тропа с зеленоватыми пятнами расплесканной заледеневшей воды привела их к реке. Тишина. Река лениво шипела у ног.

— Отменная погодка, — сказал Павлищев, сдвинув одним пальцем беличью шапку на ухо. — Пахнет оттепелью. Хотите на ту сторону?

— Там молельня?

— Возможно.

Река огибала крутой выступ горы, тот берег был отвесный, но девушка кивнула, не колеблясь, лишь спросив глазами: а как перейти?

— По камушкам, — ответил Павлищев в точности, как Карачаев у Иртыша, — как люди ходят…

Реку пересекала цепочка сухих гладких устойчивых камней.

Девушка прыгнула на первый камень, с него — на второй и остановилась, теряя равновесие, стараясь больше не глядеть на воду. Река, черная как вар, неслась у ее ног с сокрушительной силой и уже не шипела, грохотала громово, оглушающе.

Голова кружилась. Широкий плоский камень под ногами казался пиком высокой башни. Немыслимо было ни стоять на этом острие, ни пойти дальше, ни вернуться. Хотелось сесть и вцепиться в камень руками.

— Не шевелитесь, — сказал Павлищев. — Придется вас перенести. Вы разрешите?

Она не ответила. Он шагнул к ней — раз, другой, и она ухватилась за отвороты его полушубка.

— Ой… простите…

Он легко поднял ее на руки. И, напрягая голос, сказал отчетливо:

— Ну-с, вот… дорогая моя… Бросить вас сейчас в воду, — унесет как щепу! Костей не соберете. И никто не заподозрит, не обвинит! Оступилась — и баста. Несчастный случай. Вполне натуральная вещь…

Но в руках Павлищева ей было покойно, небо и горы перестали качаться, и она засмеялась ему в лицо, крича сквозь гром реки:

— Что вы, что вы, Иван Викентьевич! И думать не могите… Вам нельзя. У вас такое прошлое… Погубите себя безвозвратно.

— Пожалуй… Вы правы, — сказал он, тоскливо озираясь. — Ну, тогда я с вами заодно… Это еще натуральней. Минутное дело. И нет никакого прошлого. Нет ничего.

— Подождите! — сдавленно выговорила девушка, вдруг почувствовав, что он способен сейчас на все: может убить ее и себя.