Вера Фелисова - Все мои братья

«Товарищ Фелисова, — писал он. — Вы разыскиваете бывшего курсанта Трясцына, который участвовал в разгроме фашистского штаба в деревне Волгово и который остался на явную гибель, прикрывая отход ста пятидесяти своих товарищей. Да, я тот самый курсант. Но вы не знаете, товарищ Фелисова, что было дальше…»

Три ученические тетради исписал Сергей Васильевич, рассказывая обо всем, что произошло с ним в бою и после боя в деревне Волгово.

А произошло вот что.

Когда кончились все патроны, Сергей Трясцын и Иван Чернышов не в силах были ни идти, ни ползти. Чернышов захлебывался кровью — автоматные пули в нескольких местах пробили его грудь. У Трясцына были ранены голова, грудь, рука и обе ноги. Выпустив по фашистам последний патрон, он сказал Ивану: «Что будем делать?» Тот взглянул на гранату, и Сергей его понял. Между тем фашисты, сочтя двух смельчаков безоружными, встали в рост и двинулись к ним. «Не знаю, из каких сил, — писал мне Трясцын, — рванул я рукоятку гранаты и бросил ее под ноги фашистам. Раздался взрыв, и все померкло… Когда же я очнулся, было такое ощущение, что на мне стоит танк. А лежал я на чем-то мягком… Не знаю, каким чудом я выбрался из ямы… Оказывается, я лежал в могиле среди трупов…»

Уйти Сергей Трясцын был не в силах. Фашисты его заметили. Офицер вынул пистолет, чтобы пристрелить раненого, но почему-то раздумал. Трясцына приволокли в Волгово. Тот же самый офицер перед строем своих солдат, указывая на истекавшего кровью русского, что-то долго втолковывал им. Должно быть, он призывал их сражаться так же отважно, дерзко и самоотверженно. Трясцыну офицер сказал по-русски:

— Мы ценим достойных солдат… Мы сохраняем тебе жизнь…

Раненого бросили в сарай, где было несколько пленных. Один из них, врач, обратился к тому же гитлеровскому офицеру.

— Вы обещали сохранить герою жизнь, — сказал врач. — А он умирает. Ему нужна срочная операция.

— Пожалуйста, оперируйте, но наркоза мы вам не дадим, — ответил с усмешкой гитлеровец.

Сергей Васильевич вспоминает, что по лицу врача текли слезы, когда он лезвием прокаленного на огне ножа резал живое тело, извлекая из него осколки.

Трясцын долго пробыл в фашистском плену. Встав на ноги, он установил связь с подпольной организацией и бежал. Его поймали, избили до неузнаваемости, бросили в холодный карцер. И все же он снова выжил. Выжил и не прекратил борьбы. Новый побег, подготовленный подпольщиками, оказался удачным. Сергей забрался в вагонетку канатной дороги, зарылся в отходы и, миновав охрану, свалился в отвал мусора и опилок.

Возвратясь на Родину, он снова пошел воевать, стал командиром взвода. А ныне Сергей Васильевич — директор школы в деревне Земплягаш Куединского района Пермской области.

«Вера Михайловна, у нас в батальоне была ваша тезка, санитарка Вера Царева, — писал мне Трясцын в своем первом письме. — Она видела, в каком состоянии мы находились… Она хотела нас перевязать…»

Прочтя эти строки, я расплакалась.

Теперь-то мне очень хорошо понятно, почему раненый Трясцын прогнал меня прочь от пулемета, почему он не дал себя перевязать. Ему надо было стрелять. Он не мог ни на минуту оставить пулемет. Маленькая заминка — и фашисты пошли бы по пятам нашей роты. Трясцын сознавал, что и Чернышову не уйти. Но он, как и его напарник, готов был пожертвовать жизнью, только бы спасти боевых товарищей.

Нам удалось организовать первую встречу ветеранов войны, бывших курсантов-пограничников и их родственников в Ленинграде. На эту встречу приехал и Сергей Васильевич Трясцын. Много добрых, прочувствованных слов было произнесено в дни этой встречи. Однажды поднялся на трибуну и Сергей Васильевич. Но он был так взволнован, что не смог ничего сказать. За него говорили фронтовые друзья…

Возвращение роты лейтенанта Бурноса после тяжелого боя на основной рубеж обороны по линии Касково — Русские Анташи — Шундрово — Черемыкино — Витино было встречено ликованием курсантов-пограничников.

Кстати, надо заметить, что именно в тот день — счастливое совпадение! — нам сообщили, что отныне наша часть называется полком Военно-политического училища НКВД.

— Как мы все переживали за вас! — сказал комиссар полка Луканин, обнимая Бурноса и Габова. — Когда в небе заполыхало зарево, сразу стало ясно, что это ваша работа. Тут бы помочь вам, но, сами понимаете, участок оголять нельзя было. К тому же навязать фашистам крупный бой пока что мы не можем — силенок маловато…

Комиссар задумчиво прошелся по землянке.

— О подвигах Рамзаева, Трясцына, Чернышова, Цукура, Москалева и других наших героев надо рассказать всем командирам и курсантам, всему личному составу полка.

Помолчав, Луканин повернулся к Шорину:

— Николай Александрович, ты только подумай!.. Нет, ты только подумай, какие у нас с тобой люди!..

Обычно уравновешенный, комиссар был необычайно взволнован. Он предложил политруку Габову послать участников боя по батальонам и ротам.

— Пусть расскажут, как били фашистов. Это очень важно теперь…

Отдохнуть нам в тот день не пришлось. Вскоре начался новый бой. Вражеская пехота с танками атаковала позиции одной из наших рот. Атака была яростной, но гитлеровцы уже не лезли, как раньше, напролом. Они боязливо жались к машинам. Когда же два танка загорелись, пехота не выдержала огня и отошла, потеряв десятка полтора убитыми.

— У нас не удалось, сейчас перегруппируются и в другом месте попробуют, — рассуждал вслух командир роты лейтенант Гамаюнов.

— Ты прав, смотри! Они, кажется, на стык соседних рот нацеливаются, — торопливо заговорил политрук роты Герман Захарович Лекомцев, наблюдавший за полем боя. Через несколько секунд он уже кричал в телефонную трубку: — Алло, алло!.. Двенадцатый, шестнадцатый!.. Гитлеровцы, кажется, на стыке намереваются прорваться… Алло, алло!.. На стык обратите внимание!..

В какой-то момент роте противника все же удалось прорваться там, на стыке. Но взломать оборону полка гитлеровцы не смогли. Их прорвавшееся подразделение было уничтожено. Не принесли фашистам успеха и последующие атаки, а также массированный артиллерийско-минометный обстрел и бомбежка наших позиций с воздуха. Мы прочно стояли на Кингисеппском шоссе. Чтобы обойти наш участок обороны, противнику пришлось бы действовать в лесных массивах. На это гитлеровцы не решались.

К тому времени мы уже заметили не только «лесобоязнь» врага. Заметили мы также, что фашисты слабо воюют ночью. И это было нам на руку. Для курсантов, прошедших многолетнюю школу пограничной службы, ночь была родной стихией.

Прошла только первая неделя кровопролитных боев. Но мы уже чувствовали, что спеси у врага поубавилось. Воины нашего полка действовали на поле боя все более решительно. Крепла дружба ополченцев и курсантов-пограничников, многие из которых стали командирами.