Вера Фелисова - Все мои братья

Пользуясь случаем, хочу привести несколько эпизодов, характеризующих работу наших связистов.

Как-то, укрываясь от минометного обстрела в штабном блиндаже, я стала невольной свидетельницей разговора комбата с Акуленко.

— Какого черта твоя связь так часто прерывается? — кричал ему майор Шорин сквозь грохот разрывов.

Старший лейтенант был крайне озабочен.

— Немцы минами рвут.

— Так посылай связистов восстанавливать линии.

— Уже пятерых послал. Все ранены.

— Придумывай что хочешь. Но связь должна действовать безотказно.

— Прекрасно понимаю это, товарищ майор. Связь будет работать исправно…

Несмотря на сильный минометный огонь, Акуленко тут же вышел из блиндажа. Через некоторое время связь с ротами была восстановлена.

А дня за два до этого случая я вместе со старшим лейтенантом Акуленко и связистом Марченко была в тылу противника. Начальник штаба, включивший меня в эту маленькую разведывательную группу, ничего о характере работы мне не сказал.

Как я уже говорила, в тот первый период войны передний край был неустойчивым, подвижным, и перейти его лесом было не так уж трудно. Акуленко, Марченко и я прошли в глубь территории, занятой противником, без каких-либо осложнений. Старший лейтенант шагал так уверенно, будто дорога была им хожена-перехожена. Кто знает, может быть, так оно и было. Пока мы пересекали довольно густой перелесок, Акуленко даже покуривал свою любимую «козью ножку».

У подошвы крутого косогора, поросшего редким кустарником, старший лейтенант указал мне место, откуда я должна была вести наблюдение, напомнил сигналы связи. Сам же он вместе с Марченко поднялся на косогор. Через несколько минут я увидела их лежащими на земле. Они поочередно прикладывали к уху телефонную трубку. Разумеется, там могла проходить только немецкая линия связи. Выходит, Акуленко и Марченко подслушивали разговор, который вел противник. Только тут я поняла, почему старший лейтенант взял с собою Ивана Марченко: тот хорошо знал немецкий язык.

Время тянулось медленно, и мне порядком наскучила роль наблюдателя. Но в какой-то момент я обратила внимание на то, что Акуленко и его напарник принялись быстро сматывать вражескую телефонную линию в бухты. Собрав несколько десятков метров провода, они отбросили его в сторону от линии. Не знаю, что было бы дальше, но тут произошло неожиданное: на косогоре стали рваться вражеские снаряды. Похоже было на то, что гитлеровцы заранее пристреляли эту небольшую высотку. Взрывы возникали неподалеку один от другого. Марченко поспешно скатился с косогора. Старшего лейтенанта не было видно в дыму разрывов.

Через несколько минут выяснилось, что Иван Марченко ранен. Правда, раны его не были серьезными. Я забинтовала их. Надо было уходить. Но Акуленко все не возвращался. Мы отправились искать его и нашли полузасыпанным землей возле одной из воронок. Нашли, откопали, проверили пульс. Старший лейтенант был жив. Осматривать его на месте я не рискнула. Мы с Марченко некоторое время тащили Акуленко на плащ-палатке. Тащили, пока не услышали вдруг сердитое:

— Да подожди ты, Вера!.. Ведь этак ты меня по кочкам и на тот свет отправишь!..

Обрадованные, мы наклонились над Акуленко. Я осмотрела его и не обнаружила никаких ранений и переломов.

— Как себя чувствуете, товарищ старший лейтенант?

— Плоховато я себя чувствую… В голове звон, тошнит немного… Но надо как можно быстрей уходить…

Обратный путь в батальон был нелегким. Теперь мы шли без дорог, пробирались чащей, кустарниками. К счастью, все обошлось благополучно: противник нас больше не беспокоил.

Контузия не прошла бесследно. Но крепкий организм старшего лейтенанта Акуленко быстро справился с ней. И все же несколько дней связь в батальоне обеспечивали его помощники. А помощников Акуленко умел находить. Особенно памятен мне один из них — наш батальонный радист, одессит Василий Гнатышин. До войны он служил в морской пограничной охране. Это был очень веселый человек, большой любитель пошутить, побалагурить. Как из рога изобилия, сыпались из него всякого рода остроты, анекдоты. Главное же его достоинство было в том, что он великолепно знал и любил свое дело, обладал бесстрашием и волевыми качествами истинно военного человека.

Под Петровицами противнику удалось потеснить роту лейтенанта Семина и приблизиться к наблюдательному пункту комбата. Обороняли НП до подхода курсантских подразделений связисты. Вот тут-то и показал себя Василий Гнатышин. Вместе с Василием Поповым, Петром Швецом и Петром Гусевым он стрелял по гитлеровцам из дзота, в котором стояла рация. Противник обрушил на дзот огонь тяжелых минометов. Перекрытия были повреждены. Попов погиб под обрушившимися бревнами наката. Гусев был оглушен. Он лежал на полу и корчился от приступов страшной рвоты. Гнатышин и Швец подбегали то к одной, то к другой амбразуре, отстреливаясь от наседавших на них вражеских пехотинцев. Улучив подходящий момент, Василий передал в эфир открытым текстом всего несколько слов: «Веду бой в окружении. Боцман». В штабе, с которым Гнатышин держал связь, эта радиограмма была принята.

Между тем бой становился все более ожесточенным. Гитлеровцы подползали к блиндажу вплотную. Гнатышин прицелился в одного из них, нажал на спусковой крючок винтовки, но выстрела не последовало — кончились патроны. Радист перебежал к соседней амбразуре, одну за другой проверил все винтовки. Магазины их были пустыми. Тяжело раненный Петр Швец впал в беспамятство. Найдя последнюю связку гранат, Гнатышин швырнул ее в гитлеровцев, когда они поднялись и бросились к дзоту. Швырнул, упал, пережидая взрыв, и вдруг услышал доносившееся снаружи такое знакомое и такое родное «ура!». А через минуту чуть ли не на голову Гнатышина свалились курсанты Иван Коровин, Федор Удин, Петр Скидан, Александр Пахомов, Дмитрий Морозов, Федор Батьков и Виктор Тетерин.

— Жив, братишка!.. Ну и молодцы же вы, ребята!.. Отбились…

В минуты затишья курсанты похоронили возле дзота своего погибшего товарища Василия Попова. Гусев и Швец были отправлены в полевой медпункт.

Не успел Гнатышин развернуть рацию на новом месте и начать сеанс связи, как снова попал под минометный огонь. Несколько мин разорвалось возле окопа, в котором он теперь находился.

— Сначала я даже не понял, что со мной случилось, — рассказывал он позже. — Показалось, будто кто-то ударил меня по ноге. Ударил с такой силой, что нога мгновенно онемела…

Когда я прибежала в окоп радиста, курсант Иван Коровин бинтовал раненую ногу Гнатышина и пытался остановить кровь. Я сразу же приступила к обработке раны. Осколок порвал Гнатышину мягкие ткани ноги. Кость была цела. Василий держался бодро и ни на минуту не оставил радиостанцию, продолжая поддерживать связь.