Вера Фелисова - Все мои братья

Евгений Дмитриевич был человеком ясного ума и глубоких, разносторонних знаний. Он обладал удивительной способностью «разложить все по полочкам», разобраться в самом сложном сплетении обстоятельств. И еще я заметила, что он никогда не повторял своих распоряжений дважды. Курсанты выполняли их всегда охотно, даже с удовольствием. В сущности, он не приказывал. Он советовал. Во всем чувствовалось его умение убеждать. Политрук не любил общих суждений. Говорил он предельно просто, выбирая самые весомые слова. Мы не знали тогда, что Полонский получил до войны высшее педагогическое образование.

У Евгения Дмитриевича было открытое, с правильными чертами лицо и густая, чуть вьющаяся шевелюра. Его глаза, казалось, всегда посмеивались. Похоже было, что он заранее предугадывал, как будут развиваться те или иные события. Взглянув на политрука, я всегда чувствовала себя как-то спокойнее, увереннее. Мне доводилось перевязывать его. Первый раз это было под деревней Волгово еще в августе. Осколком мины он был ранен в ногу, но поля боя не покинул. Под Порожками политрук получил контузию и, отлежавшись тут же, в окопе, продолжал бой.

Помню, как с группой курсантов пробивался Евгений Дмитриевич к остаткам окруженного противником взвода лейтенанта Бородачева. Словно родного сына, обнял политрук тяжело раненного лейтенанта. А как заботливо помогал он мне перевязывать его, как встревожило Евгения Дмитриевича то, что в моей сумке не было больше бинтов, как поспешно рвал он рубаху на лоскуты…

А еще помню политрука Полонского в минуты пьяной психической атаки гитлеровцев. В нашей роте было тогда всего лишь двадцать семь курсантов. Около ста фашистских громил шли на нас, как на параде, высоко выбрасывая ноги. Шли под треск барабана. Шли и хором орали:

— Рус, сдавайся, хенде хох!..

Начальные слова выкрикивал офицер, а затем ему вторил весь хор. Это походило на театральное представление. Это был зловещий спектакль.

И вдруг мы услышали голос политрука Полонского:

— А ведь умрут до единого. Но идут красиво, сволочи. Немного полюбуемся, ребята, а уж потом за дело!..

Одного тона этих нескольких фраз, произнесенных Евгением Дмитриевичем как бы невзначай, было достаточно, чтобы курсанты сбросили чрезмерное нервное напряжение и обрели ту выдержку, которая так необходима в подобной обстановке.

Когда атакующие приблизились к нам метров на пятьдесят, с нашей стороны все еще не прозвучало ни одного выстрела. Нервы гитлеровцев стали явно сдавать. Крикливый хор их расстроился. Фашистские офицеры беспокойно оглядывались. Психическое воздействие на курсантов явно не удалось. Когда же наши пулеметчики Пустырев, Басов, Курнин, Микрюков, Гусев, Ершов, Сизов и Шевченко дружно открыли по противнику шквальный огонь, цепь атакующих в одно мгновение поредела и смешалась. Между тем загремело русское «ура!». Курсанты дружно перешли в контратаку. Вели их командир роты лейтенант Семин и политрук Полонский. Дорого обошелся врагу устроенный им «спектакль».

Во время контратаки Евгений Дмитриевич получил очередное ранение, вынудившее его отправиться в полевой медицинский пункт. Я сопровождала политрука.

В медпункте меня ждал сюрприз: я встретила здесь знакомых петергофских девушек, также ушедших на фронт в самом начале войны. Когда-то прекрасно игравшая на фортепиано Катя Алексеева ловко перевязывала раненых. Красавица Аня Дюкова, спрятав свои тяжелые косы под белой косынкой, работала так, будто занималась этим делом всю жизнь. А еще я встретила в медпункте свою старшую сестру Зою Чередникову. Она подготавливала к отправке раненых, просила шофера быстрее возвращаться обратно и вдруг увидела меня. Увидела и как бы застыла на месте.

— Вера!.. Ты жива!.. А нам сказали, что тебя потеряли в разведке…

Она тискала меня, как маленькую, и целовала, целовала, заливаясь слезами от радости.

Впервые за дни войны увидела я также наших училищных врачей Александрова и Блохина. Раненые поступали к ним непрерывно. Медпункт работал без отдыха. Изливать свои чувства мне и моим подружкам было некогда. Мы расстались.

Распрощалась я и с политруком Евгением Дмитриевичем Полонским.

Знаю, что позже он воевал на Волховском и 1-м Украинском фронтах. После выхода Советской Армии к западным границам нашей Родины Полонский был направлен в войска Украинского пограничного округа. Затем он преподавал в высших военных училищах.

В бою под деревней Коровино возле старшего военфельдшера Найвельта разорвалась вражеская мина. Абрам Давыдович упал. Из горла у него хлынула кровь. Только что наш полевой доктор с удивительной сноровкой и нежностью оказывал помощь раненым, а теперь сам лежал без движения. В это было трудно поверить. Мне показалось, что он погиб. Но прошла минута, и Найвельт зашевелился, попытался приподняться и ползти. В это время возле него с визгом разорвалась еще одна мина.

Абрам Давыдович даже после этого взрыва продолжал подвигаться к лежавшему неподалеку раненому курсанту Александру Ионкину. Было ясно, что фельдшер намеревается оказать ему помощь. Сделав несколько неуверенных движений, Найвельт задержался на месте, словно бы что-то припоминая, привстал, а затем энергично сбросил с ноги сапог и как подкошенный повалился на землю.

Мы не сразу разобрались, что произошло. А произошло вот что. Большой осколок второй мины начисто отрубил Абраму Давыдовичу стопу. Находясь а шоковом состоянии, он попытался опереться на раненую ногу.

Случившееся со старшим военфельдшером я переживала как личное горе. Абрам Давыдович всегда был для меня добрым наставником и другом. К нему я обращалась за советом, когда требовалось оказать помощь тяжелораненому. Надо прямо сказать, что он лучше, чем кто бы то ни было, понимал мои переживания в те дни, когда у нас были самые большие потери. Он успокаивал меня в особенно трудные минуты, когда я винила себя во всех смертях…

И вот мы должны были отправить Абрама Давыдовича в госпиталь.

Но беда, говорят, не приходит одна. Бой продолжался. И вскоре осколком снаряда был ранен наш начальник штаба капитан Петраков. Пока сознание не покинуло Семена Ивановича, он пытался подавать команды. Однако потеря крови и нестерпимая боль сделали свое дело: капитан впал в беспамятство. Его пришлось срочно эвакуировать.

Для батальона это была серьезная потеря. Возглавляя штаб, Семен Иванович всегда оставался душевным человеком, старшим товарищем и другом курсантов. После него начальником штаба стал старший лейтенант Петр Ильич Акуленко. Это назначение было воспринято курсантами как само собою разумеющееся. Все уже давно оценили по достоинству тактическую грамотность, хладнокровие, выдержку, личную храбрость Акуленко, ведавшего до той поры связью. В условиях непрерывных боев и бесконечных переходов с одной позиции на другую он и его подчиненные умело обеспечивали связь штаба и с ротами, и с вышестоящими инстанциями.