Вера Фелисова - Все мои братья

Комбат прищурился, и снова на его скулах проступили желваки. Это был верный признак гнева.

Вечером, увидя Павла Федоровича, мы все ахнули — так ладно сидела на нем новенькая, будто только что сшитая и, как мне показалось, тщательно отутюженная форма.

До сих пор для меня остается загадкой, где в то время и в тех условиях можно было найти утюг. И почему Шорин приказал разыскать форму для Волкова «через два часа тридцать пять минут», а не через два или, допустим, через три часа? Встречаясь с нашим суровым комбатом после войны, я не раз думала спросить его об этом, да так и не решилась.

22 сентября гитлеровцы отмечали трехмесячную дату своего похода на нашу страну. Отмечали по-разбойничьи. Как и в первый день войны, ровно с четырех часов утра начались жестокие артиллерийские налеты. Они чередовались с атаками вражеской пехоты. Похоже было на то, что фашисты намеревались отпраздновать свой «юбилей» на новых захваченных у нас территориях.

Ощущалось это и под Порожками. Курсантские роты, насчитывавшие к тому времени по сорок — пятьдесят штыков, отражали атаку за атакой. Под озлобленным натиском врага никто не отступил ни на шаг.

До сих пор в моей памяти жива тревожная панорама того боя. Гитлеровцы наступали. Вымуштрованные, педантично верные требованиям своего устава, они то бежали вперед, то падали на землю и тут же отползали в сторону. Все эти классические перебежки утрачивали свою размеренность, как только солдаты достигали рубежа, на котором их встречал плотный ружейно-пулеметный огонь. Движение на некоторое время приостанавливалось. Фашисты ползли к небольшой ложбинке, накапливаясь там для атаки. Было хорошо видно, как кишели в этой ложбинке фигуры в сизых мундирах. Атака была каждый раз внезапной и яростной. Дело доходило до гранат. Мстя за свою неудачу, противник обрушивал на нас минометный огонь, и все повторялось сначала.

В тот день мы пережили несколько таких «циклов». Противник настойчиво нащупывал слабые места в нашей обороне. Напряжение нарастало.

У нас с Абрамом Давыдовичем Найвельтом работы было как никогда раньше. Перевязывая одного раненого, приходилось все время посматривать, не упал ли где другой. В какой-то момент мы увидели двух курсантов, Смирнова и Сырцова, еле-еле ползших к опушке леса. Они тяжело волокли третьего. Мы бросились на помощь им. Тот, третий, был без сознания. Еле дыша, смахивая с лиц грязный пот, Семен Смирнов и Павел Сырцов говорили наперебой:

— Мы что!..

— Разве у нас раны!..

— Мы в медсанбат не пойдем…

— Дмитрия спасайте… Под пулями еле его сюда выволокли…

— Бабенко — это герой!..

— Восемь фашистов набросились на нас… Сначала гранатами забросали…

— Да, а потом, когда поняли, что мы ранены, кинулись к нам… Очереди две-три дали и скисли — патронов у них не оказалось…

— А у нас и того раньше весь боезапас вышел…

— Ну, сцепились врукопашную… И откуда только у Дмитрия сила взялась!.. Вскочил, двоих сразу заколол… Другие навалились на него, с ног сбили…

— Но его не так-то просто было взять. Не зря приемам борьбы курсантов обучал. Он и третьего фашиста враз порешил…

— Ага, а тут мы с Семеном подоспели. Тоже одного вражину на тот свет отправили…

— К тому времени Димка уже из сил выбился. Выхватил гранату — и раз!.. Фашистам каюк, но и ему досталось…

— Вот мы его и выволокли… Спасти парня надо…

Дмитрий Бабенко по-прежнему был без чувств. Чтобы забинтовать его раны, пришлось разрезать присохшее к телу обмундирование. В медсанбат мы отправили курсанта похожим на гипсовую статую.

Между тем бой продолжался.

Через некоторое время меня срочно вызвали во вторую роту, в отделение курсанта Александра Страдымова. Что-то там произошло чрезвычайное: когда кого-либо ранило легко, курсанты оказывали первую помощь пострадавшему сами.

Со своей большой санитарной сумкой торопливо пробираюсь по траншеям. Курсанты лишь мельком косятся на меня. Сегодня не до шуток и не до разговоров. Ребята внимательно следят за противником и немедленно пресекают его попытки приблизиться к нашим позициям. Над траншеями висит нудный осенний дождь. Его пелену то и дело пронизывают трассирующие пули. Слышится их характерный посвист. Иногда на бруствере вскипают земляные фонтанчики. Я уже привыкла к ним, но все же стараюсь без необходимости не высовываться из-за земляной стенки. Уши закладывает от залпов, от пулеметных очередей. Время от времени перед нашими окопами раздаются взрывы гранат.

Неожиданно путь мне преграждает земляная пробка: угодивший прямо в траншею снаряд разворотил ее. За кучей земли образовалась большая воронка, уже заполненная водой. Что делать? Хочешь не хочешь — приходится выбираться из траншеи и ползти поверху, рядом с ней. А пули продолжают посвистывать. И одна из них (это выясняется позже) оставляет на моей санитарной сумке, увы, не первую слегка обгоревшую метку — дырку с рваными краями.

Кубарем скатываюсь в траншею, бегу по чавкающей жиже и вскоре нахожу Страдымова. Он стоит рядом с курсантом Маковкиным. Тот и другой спокойно, прицельно посылают пулю за пулей в невидимую мне цель.

— Что у вас тут?..

Страдымов на одно мгновение поворачивается ко мне:

— Там Дробота и Панина крепко поцарапало. Пойди, помоги им.

Сказав это, Александр снова припадает щекой к прикладу винтовки. Гремит выстрел, и он как бы ставит точку, завершая наш разговор. Метрах в пятнадцати от Страдымова я нахожу курсанта Голуба. Он ведет огонь из одиночного окопа, причем куда-то в сторону от основного направления стрельбы, — видимо, гитлеровцы пытаются обойти отделение. С завидным самообладанием бьют по врагу курсанты Полынько и Герасименко.

Дробота и Панина я нахожу в блиндаже. Ранены ребята тяжело: Николая Панина осколок ударил в грудь, на теле Дробота несколько рваных ран. Обрабатывая их, я произношу слова ободрения, а сама ужасаюсь тому, что вижу, и думаю о сложности эвакуации этих ребят. Придется возвратиться за ними, когда стемнеет. Другого выхода нет.

Впрочем, до наступления темноты мне пришлось побывать в отделении Страдымова еще раз: вскоре ранен был сам командир. Гранатные осколки оставили множество кровоточащих отметин на его руках и ногах. Но отделение Александра Страдымова победило в бою, который оно вело. Курсанты Полынько, Герасименко и Голуб уничтожили последнего гитлеровца из числа тех, которые пытались окружить отделение.

— Хорошо еще, что эти игрушки, — так пренебрежительно говорил Страдымов о немецких гранатах, — разорвались возле меня в конце боя. Дрались-то мы тут впятером… А саранча фашистская лезла и лезла… Как думаешь, Вера, долго мои царапины заживать будут? — Он поглядывал на свои израненные ноги и руки так, будто их всего лишь поцарапала кошка. Я понимала, что запальчивость раненого скоро пройдет, что в конце концов он почувствует сильную боль. В глазах Александра уже загорался лихорадочный блеск. Надо было спешно отправлять его вместе с Дроботом и Паниным в медсанбат.