Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Об Андрее можно было поговорить с его матерью и отцом, а вот о Лагине — ни с кем. Встреча с ним глубокой ночью во дворе, разговор их, патруль на улице, все вспомнилось Нине как непонятный, необъяснимый сон. Однако все это произошло наяву, а не во сне! И осталось все равно непонятным, и объяснить никто не мог. Но Нина ни у кого и не спрашивала, никому, ни одной душе не поведала она о той встрече. Пришлось бы пересказать, что говорил патрульный офицер и что сказал ей на прощанье Саша Лагин. Нет, ни патрульному офицеру, ни Саше она не поверила. Лагин не мог быть дезертиром! Такой красивый, честный, искренний, с такими чистыми и грустными глазами.

Из-за постыдного названия Нина и не рассказала никому о Лагине, но письма от него ждала долго, надеялась, что обязательно он ей напишет. А когда кончилась война, ждала, что исполнит Лагин свое обещание и в один прекрасный день предстанет перед ней и все объяснит, как же тогда в сорок третьем могло все случиться.

Мысли об Андрее и Лагине часто переплетались. Она сравнивала их, сопоставляла — возможно, из-за внешнего сходства. Об Андрюше ей известно все-все. Как он рос, пошел в школу, как учился. Его родители рассказывали ей, а она будто видела собственными глазами, потому что сама помнила Андрюшу с тех пор, как помнит свой двор. Маленькой она как-то раз упала, ушибла сильно коленку и заревела. Андрюша поднял ее, отряхнул платьице, отвел домой. У него штанишки были до колен, с манжетами на пуговичках, а на курточке белый воротничок. Нина знала, что мальчики с белыми воротничками уже большие, они ходят в школу, они ученики. Андрюша сказал: «Идем, девочка, я знаю, из какой ты квартиры». И с тех пор, увидев его в окно, она тоже выбегала во двор, чтобы ее заметил этот хороший мальчик.

Так он и прошел, Андрюша Митрохин, почти через все Ниночкино детство. Подросшая, она гордилась дружбой с ним. Но с пятого класса стала стесняться его и избегать, а когда была в седьмом, подружились они снова — и немного по-другому. Больше нравилось им бывать наедине, разговаривать, или читать, или просто сидеть рядом и молчать. В ту пору Витька написал на лестнице возле тридцать седьмой квартиры формулу «Н+А=любовь». Стену вскоре побелили, надпись исчезла, и Нина жалела о ней.

А вот о Лагине она совсем ничего не знает, но не может его забыть и не забудет, если он и погиб, и никогда больше не появится.

Однажды она спросила у Виктора, когда он еще ухаживал за ней:

— Дезертиру обязательно грозит расстрел?

Удивило ее, как побледнел Виктор, опешил, долго прокашливался и не сразу спросил:

— Зачем тебе это?

— Интересно. В книге одной прочла.

— Не всех расстреливали. Зависело от тяжести преступления. Некоторых отправляли на передовую в штрафной батальон.

— Для того, чтобы кровью смыть позор?

— Что ты пристала? — обозлился Виктор. — Нашла тему для задушевной беседы.

— А тебе жалко объяснить? Ты же был на фронте, все знаешь, — не унималась она. — В штрафном батальоне может человек остаться живым?

— Может. Но шансов мало, — ответил он хмуро и не глядя на нее. — Мой один дружок попал в штрафной батальон. Погиб.

«Значит, и Лагин погиб», — пронеслось в мыслях Нины, она повесила голову, умолкла, зажмурилась, как от боли, и так ясно привиделись ей зимняя слякотная ночь, синий свет электросварки на трамвайных рельсах и трое военных, удаляющихся во тьму. Патрульные по краям, Лагин в середине.

— В какой книге ты читала? — спросил нетерпеливо Виктор, но она не ответила и чувствовала в сердце пустоту, как будто во второй раз принесли извещение о гибели Андрея…

Калерия Ивановна считала своим долгом поучать невестку:

— Любящий муж — это половина счастья, а другая половина зависит от тебя, — говорила она Нине. — Сама видишь, какой строгий нрав у Николая Демьяновича, а я уступаю да подлаживаюсь к нему, и все поэтому в нашей семье гладко и хорошо, не совестно перед людьми.

Нине не нравилась манера свекрови жить напоказ, но не могла же невестка, не успев войти в семью, объявлять свое мнение, делать замечания. Никитична с некоторым неудовольствием сказала Нине как-то:

— Как раз такая, как ты, и нужна была Курносовым сноха.

— А что я, особенная?

— То-то и дело, что не особенная, а тихая.

— В тихом болоте знаете кто водится? — засмеялась Нина.

— Черти! — закатилась и Никитична смешком. — Да на долго ли твоей тихости хватит? Они же кто? Курносовы. Эдак глядишь иной раз на них, а сердце вот-вот лопнет от досады. Тьфу-ты, господи, сколько же гонору. А с чего? Витька твой где сейчас работает?

— На заводе в лаборатории.

— Должность высокая?

— Что вы, нет.

— Свекруха твоя хвалилась, что он замещает инженера. А ведь на инженера долго учиться нужно в институте, а ваш Виктор не учился.

— Витя способный, а поступать в институт не хочет. Ленится.

— На кой ляд ему лишняя забота? Он и так живет припеваючи, и сыт, и пьян, и нос в табаке. О чем ему печалиться? Мать накормит, ты приголубишь, отец выручит. Выгонят Витьку с одной работы, он ему другую найдет. Плохое житье?

Житье у Виктора и в самом деле было приятное. Тучи не омрачали его помыслов о будущем, да их и не было. Он все имел и больше ничего не желал. Те дурацкие четыре дня в сорок третьем сгинули без последствий, канули, как концы в воду. Всплывали они в памяти настолько редко, что Виктор порою сам удивлялся: а было ли то на самом деле? Чем больше вспоминал и думал, тем делалось страшнее, и издали, сквозь годы, забытым, но изведанным страхом леденило кровь.

В одну из таких страшных минут спросил у матери:

— Тебе Сергей Саввич никогда не напоминал?

Она, не переспрашивая, поняла с полуслова, о чем речь.

— Где у него доказательства? Мало ли что я в тот вечер плела, убитая горем? Я думала, что сын пропал, и не знала, что тебя затребовал генерал Травкин и вы с ним вместе приехали в Москву.

— А злыдня Аврора?

— Ей что за корысть? На то пошло — ее тоже могут привлечь. Тоже отвечать придется. Она не скажет. Другое дело, если объявится Шурка.

— С того света? Я запрашивал без ведома дяди Кости. Ответили, в живых не числится.

Посылал Виктор запрос в конце войны тайком от генерала. Пекся не о судьбе своего друга, а о том, как самому дальше жить, бояться или нет. Ответ его успокоил. «Мир праху твоему, Шурик», — сказал с облегчением и перестал думать о Лагине.

Аврора Алексеевна о том времени, когда ей на три дня пришлось покинуть свое жилище, молчала. Но Виктору порой казалось, будто маленькие ее глазки жалят его. «Ага, Витя, а что я про тебя помню!» Он горбился и ждал напоминающих о его позоре слов, но их не следовало, однако он не привык к ядовитым Аврориным взглядам, таящим презрительную насмешку, и спешил угодливее и льстивее улыбнуться ей, и она отвечала таинственной улыбочкой единомышленницы.