Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

О новых сапогах и напомнил кто-то вослед отцу Иннокентию, и Мизишка возмутился: нашли чем укорять! Не носить же батюшке всю жизнь тапочки, если у русских попов форма такая: борода, шляпа и сапоги.

Мизишка ерзал на заборе, захваченный действием как на утреннике, и не обращал внимания, что от известки сделались совсем белыми его штаны, ибо каменный церковный забор был обмазан самой лучшей глиной и самой белой известкой побелен. Но несмотря на солидную ограду, вах-вах, как сказал дедушка Ибрагим, сколько неприятностей внутри.

Внизу, в углу, как раз под беспокойными ногами Мизишки, пышно цвели георгины Никифоровны, чем-то похожие на нее самое. За ними поднималось увитое виноградом крылечко, на котором монументально, как царица на троне, восседала хозяйка. Такими толстыми и красивыми, как тетя Маруся, Мизишка воображал справедливых сказочных цариц.

Но так он думал давно, когда ходил в детский сад и когда учился в первом классе, а теперь он, Мешади Гусейнов, которого все зовут Мизи или Мизишка, перешел во второй.

В тот знаменательный день мать шла через двор — как будто получила премию на 8 Марта. И Мизишкин табель несла как букет дорогих цветов. Дома она пододвинула сыну кусок халвы на блюдце и торжественно начала:

— Ты единственный мужчина в доме у нас, Мешади-бек.

И Мизишка понял, насколько серьезен этот разговор.

— Ты обязательно должен стать умным человеком, должен выучиться на доктора, как сын дедушки Ибрагима, или на шофера, как Азиз.

— А если на пенсионера, как Петрович?

— Ай балам! — закатилась смехом, будто девчонка, Мизишкина мать. — Мизи-пенсионер! Ай шалам-балам! — И метнулась к двери, чтобы поведать соседкам, кем желает стать ее маленький глупый сын. Но воротилась, решив, что рассказывать не обязательно, потому что можно уронить семейный престиж, а она, Хадича Гусейнова, хрупкая, гордая и трудолюбивая, вся работала на этот престиж.

Мало сказать, что Мешади-бек был единственным мужчиной в доме. Кроме сына, у Хадичи не было близких никого…

— Храни нас Аллах, чтобы люди не сказали, ай какой скверный мальчишка растет без отца, — твердила она Мизи, отчитывая за кляксу в тетрадке, грязные руки и дырки на штанах.

И чтобы соседи не сочли ее ниже себя самих по той причине, что ее бросил муж, Хадича, простая работница швейной фабрики, время от времени на весь двор важно провозглашала:

— Мешади-бек, иди кушать халву!

Даже наистарейший житель этого двора аксакал Ибрагим не помнит, чтобы в роду Гусейновых были когда-нибудь беки или ханы, все больше обыкновенные работящие люди, но и он, одобряя жизненный уклад и самоуважение молоденькой матери Мизишки, тоже называл ее сына Мешади-беком, а ей, несмотря на то, что ее бросил муж, говорил, здороваясь:

— Салям, Хадича-ханум!

Не менее чем ханум!

…Гвалт на церковном дворе взвился пронзительным криком. Ликующие и негодующие возгласы схлестнулись, вспугнув голубей. Дедушка Ибрагим показал вниз осуждающим жестом и спросил соседа:

— Вах-вах, Петрович, что ты скажешь теперь?

Петрович пожал узкими покатыми плечами, такими незаметными, будто их не было совсем, и сказал, что с самого начала он предвидел неразумный исход.

— Это ли разумно — большинством голосов прошел Сухолобов? И всего на два голоса. Абсурд!

— Абсурд, — повторил с удовольствием Мизи, доверяясь новому слову. Петрович не такой человек, чтобы кидать на ветер зря такие слова.

Товарищ Сулейманов сел весь красный и повеселевший, как будто вышел из бани, где банщиком работал его родственник или кунак, облегченно вздохнул и ласково погладил плюшевых оленей. Он уже привык к ним за три дня.

Вышел Сухолобов, чтобы показаться избирателям, обтянул рубаху, заложил руки за спину и прошелся вдоль стола.

Мизишка от досады стукнул по несокрушимому забору пятками, видя, как Сухолобов, нахально улыбаясь, хвалится своим продолговато-арбузным животом.

Но галдеж не утих, и смешавшаяся толпа прихожан и болельщиков вопила на разные голоса. Кто-то кричал, что рыба ищет, где глубже, а всякие праведники отыскивают на пятак дураков. А тетка в черном платке влезла на скамейку и обличающе орала, что монашка Прасковья с позапрошлым батюшкой, с отцом Симеоном, тайно жила.

— Ы-ы-ых! — выдохнула Никифоровна и, окончательно порывая с религией, пообещала воинственно: — Проклятые церковники! Я еще выведу всю вашу банду на чистую воду! — И, отворотившись от божьего храма как от пустого места, приказала Мизишке: — Слазь сюда, Мизи, я тебе вареника с вишнями дам.

Мизишка проворно спрыгнул в георгины, не сломав ни одного цветка, и вошел на застекленную веранду, где и получил начиненный вишнями вареник, величиною в половину небольшой сковороды. Тетя Маруся еще раз послала на головы Сухолобова и его шайки все проклятия, какими располагали русский язык и христианская мораль, и, затворив поплотнее дверь, спросила:

— Про Фатиму что-нибудь слыхать?

Не отрываясь от вареника, слизывая с присвистом сладкий сок, Мизишка горестно повел светло-коричневыми янтарными глазами и ответил:

— Ничего… А Караханихи все бегают к жениху.

Тяжко переведя дух, надо полагать не от принятия пищи, Мизи развел руками, показывая не то тщетность своих возможностей, не то огромность своих забот. Отсутствие Фатимы не меньше, чем тетю Марусю, заботило его самого.

— Не капай на пол, — сказала Никифоровна. — Ешь как следует. Дать еще?

— Угу.

История с Фатимой имела своих болельщиков, как и все, что происходило на этом большом дворе. Тетки Фатимы кидали на пол металлическую посуду и кричали, что не допустят позора, какого, слава Аллаху, не было до сих пор в их приличном роду.

— Отдать нашу племянницу за русского? Пепел на головы твоих сирот! — ругали они на весь двор Никифоровну, когда она явилась к ним устраивать счастье Николая и Фатимы.

— Ай, тетя Маруся, с кем вы связываетесь? — нарочито громко предостерегала ее Хадича. — Эти богачки Карахановы такие жадные, что научились хинкал без теста, без мяса и без воды варить. А как же они переживут свадьбу единственной племянницы без подарков? Страшный убыток для них. Отдадут Фатю за русского — значит, не будет мусульманской свадьбы. Кто же им в дом богатые подарки принесет!

Ох как взбесились обе Караханихи, баджи Зейнаб и баджи Лейла. Как они набросились на Хадичу, как ее обзывали!

— Бесстыжая, ты своего лица ни разу в жизни не закрыла чадрой! Голые руки и голые ноги мужчинам на улице показываешь! И всем известно, что еще до замужества старший брат Азиза письма тебе из армии присылал. Может быть, он спрашивал, почем кишмиш на нашем базаре? Скажи спасибо доброй родне твоей покойной матери, что вовремя прекратили твой позор, нашли хорошего человека и замуж выдали. Да не вытерпел твой муж — сбежал! И правильно сделал. Какой уважающий себя мусульманин станет с такой бессовестной женою жить?