Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Он взял стакан, чтобы не обидеть женщину. Не хотелось ни пить, ни есть. Хотел одного: скорей приехать и спрятаться. Запереться на ключ в своих двух комнатах, быть одному. Он устал ходить среди людей, как напоказ, с вывороченной душой, устал говорить разные ненужные слова, улыбаться, думать. Скорей бы попасть к себе домой, лечь и лежать, пока не кончится отпуск. А потом что? А потом ходить на работу и ждать писем от Андрюши. Ждать, когда Андрюша приедет…

«Андрюша, идем, я уложу тебя. Дарья Даниловна, где можно лечь мальчику? Постелите, пожалуйста!» — распорядился Виктор Николаевич и увел сына с веранды в комнату, а вернувшись, попросил Лагина: «Не посвящай его в ваши с Ниной эти подробности. Ему еще рано».

«Хорошо. Извини. Я считал, что Андрюша должен знать, почему мать и отец живут не вместе».

«Какой отец? — засмеялся Виктор Николаевич, злясь на Лагина за это слово. — Андрей, бедняга, и понятия не имеет, как живется детям, когда родители не в разводе».

«Ты имеешь в виду себя?»

«Разумеется…»

Вспоминая позавчерашний вечер, когда Андрюша, потрясенный происшедшим, уснул наконец после слез в комнате, а Дарья Даниловна, разволновавшись, охая и всхлипывая, ушла к себе, Виктор Николаевич старался сейчас понять, почему же он, ненавидя, Шурку всей своей измученной душой, желая его немедленной смерти, не побил его там, на террасе, не придушил, а выслушивал его самобичевание:

«Виктор, во всем виноват я один! О, что же я наделал! Я не знал, да и Нина, наверное, тоже еще не знала, что наша любовь с ней уже… уже… Что должен будет появиться Андрюша! Скажи ей, не было дня, чтобы я о ней не думал, не ждал ее…»

Шурка стал рассказывать про их любовь, а он, Виктор, некогда обманутый муж, слушал — спустя много лет — не перебивая и изумляясь своему великому терпению, не испытывая, впрочем, никакого любопытства.

Лагин с Ниной решили пожениться, не могли больше существовать друг без друга. Нина должна была съездить в Москву, объявить Виктору о разводе, подать заявление о расторжении брака и вернуться сюда навсегда, к новому любимому мужу.

Шурка скрывал от Нины, как опасно он болен и что его не выписали, а он самовольно удрал из госпиталя. Он не поверил врачам, надеялся, что все обойдется. «Пугают, перестраховщики, — думал он о них. — А грянет немочь, так не спасешься и на больничной койке». Страшно было ему представить свое будущее, ну а если неминуема беда, то хотел почувствовать себя счастливым хотя бы на один день.

Через три недели сказочной жизни, однажды, в одно прекрасное утро, купались они, Нина и Шурка, в море. Ему показалось, что ноги немеют. Позагорали, посидели на песочке. Ноги отпустило. Нина спросила, отчего он вдруг загрустил. «Уж не раздумал ли жениться?» Он ответил: «Раздумал». Она засмеялась шутке…

То же самое с ногами произошло и на другой день: онемели, погодя это страшное ощущение прошло. «Но надолго ли?» — спросил себя в ужасе Шурка. Он понял, что это уже начало ожидающей его болезни.

«А имел я право, Виктор, связывать молодую красивую женщину, притом чужую жену? Какую судьбу предложил бы я ей? Место сиделки у постели разбитого параличом мужа?»

Когда после купания возвращались домой, им встретилась почтальон, знакомая девушка, и отдала Шурке заказное письмо. Нина пошла вперед, а он задержался расписаться в книге и вот тут-то нашел единственный, по его мнению, разумный выход.

Он с трудом поднялся на веранду…

Письмо было от соседа по палате, тот сообщал, что лечащий врач и профессор, заведующий отделением, очень интересуются состоянием здоровья сбежавшего больного Лагина. Старшая медсестра, которая способствовала побегу, получила строгий выговор с предупреждением, а в военкомат по месту жительства Лагина послана строгая бумага.

«Вот как все было на самом деле, Витя…»

Ночь упала с неба на море, на берег как-то вдруг сразу, черная и теплая. Ветерок стих, волны успокаивающе рокотали. Мошкара танцевала вокруг голой лампочки и, отлетая от нее, пропадала в темноте, будто растворялась в ней.

«А у нас в Москве еще светлым-светло. Еще и не сумерки», — проговорил Виктор Николаевич, и так захотелось ему в Москву, в свой двор, где все привычное, родное, где в одном доме с ним живет лучшая женщина на земле. Знал всегда, что она близко, она есть — в этом было его счастье.

Так потянуло домой, что моментально позабыл о непоправимом, сотворенном по доброй своей воле, взглянул через окно на спящего Андрюшу, подумал: «Жалко будить». И уже представил себе, как они с ним вдвоем идут в темноте на остановку.

«До которого часу у вас ходят автобусы?» — спросил Виктор Николаевич — и все вспомнил, и застонал, заслонив лицо рукою от света голой лампочки, от танцующей, назойливой, неистребимой мошкары, и не повторил вопроса, а Шурка, будто не слыша его, продолжал:

«Она ушла через несколько минут. Прошла мимо меня с чемоданом и сумкой, а от калитки побежала…»

«Не довольно ли с меня? — подумал Виктор Николаевич, ненавидя Шуркин голос. — Не довольно ли, в самом деле? Где конец моим мукам?» И представил себе, как входит он во двор, как Антипиха стоит на балконе и вытряхивает какую-то тряпочку. И вот замерла, увидев его. Одного… И болтается тряпочка в застывшей руке…

«Витя, дай мне руку, помоги встать. Я хочу без костылей».

«Нельзя, Шура. Черт знает чем эта самодеятельность может кончиться. Я же не доктор. Подожди до завтра. Игнат Фомич приведет врача».

«Но ты видел — я стоял? Видел? Мне не приснилось? Я во сне часто бегу, бегу по берегу, по песку, догоняю Нину…»

Попутчики спали. Вторая верхняя полка была пуста. Молодожен, подставив чемодан, примостился рядышком с супругой. Оба были такие щупленькие, тоненькие, что уместились бы на полке и без чемодана. Виктор Николаевич бесшумно спрыгнул и почувствовал острую, теплую волну, захлестнувшую сердце. Жалость? Умиление чужой любовью? Нет, зависть! Много ли ночей спал он вот так, в обнимку?

Мужчина в накинутом на голые плечи полотенце, наверное тоже выспавшись днем, стоял в коридоре и смотрел в черноту окна. А чего там видно? Виктор Николаевич посмотрел и увидел веранду, голую лампочку над столом и склонившиеся две головы — Андрюши и его отца. Дарья Даниловна, утирая глаза, глядит не наглядится. «Господи, — умиляется она, — до чего же они похожи. Ну две капли воды, сразу видать — сын и отец. Вылитые!»

— Не найдется ли у вас закурить? — спросил Виктор Николаевич у мужчины с полотенцем. — Не хочется возвращаться в купе, неудобно беспокоить… — И удивился легкости, с какой обратился к незнакомому человеку, удивился облегчению, с которым вздохнул… Неужели кончено? Кончился его штрафной батальон?

…В Москве было пасмурно, накрапывал дождь. Виктор Николаевич, помахивая легкой поклажей, прошел мимо длиннющей очереди перед стоянкой такси и сел в троллейбус. Пока доехал, погодка разгулялась. Сбрызнутый недавним дождичком двор виделся в арке ворот милой сердцу картиной. Техник-смотритель Грачев, с двумя рядами орденских планок на лацкане пиджачка, с пустым рукавом, засунутым в правый карман, налетел сердито: