Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

— Здравствуйте… — И, глядя на Виктора Николаевича жалко и недоуменно, спросил: — Па-а, это правда? Значит, я тебе совсем не сын? — И покачнулся, едва не потеряв сознание.

Виктор Николаевич бросился к сыну, обнял, прижал к себе, родненького, тоненького, беззащитного, говорил ему все нежные слова, какие только вспомнились из тех, что напридумывал он для него, своего маленького сынули, когда вывозил его в голубой коляске на бульвар…

А в душе проклинал себя, готов был убиться насмерть, размозжить дурную свою голову о стенку, потому что думал лишь о себе, о своем невыплаченном долге перед Шуркой и побоялся заранее подготовить мальчика, не сообразил, какой ужасной будет для него эта встреча. Встреча с родным отцом.

Шурка, закрыв лицо худыми, длиннопалыми ладонями, глухо рыдал, вздрагивая острыми широкими плечами, и очень стеснялся своих рыданий…

Провожать Виктора Николаевича пришла и Наталья Владимировна, приятная женщина лет около сорока, одетая и причесанная со вкусом. Верно обрисовал ее Игнат Фомич в письме, все при ней — и рост, и фигура, но, когда ее взор обращался к Виктору Николаевичу, он чувствовал, как сам неприятен этой женщине. Так и читалось в ее карих неодобряющих глазах, в ее чуть подкрашенных, пытающихся улыбаться губах: «Принесла тебя сюда нелегкая…»

Старичок Соломатко поглядывал на нее виновато. Потрясение в их тесном небольшом кружке, которое произошло при его прямом участии, придало ему еще большей живости в походке, суетливости в действиях и, как он сам утверждал, прибавило десять лет жизни. Беленьким петушком скакал он вокруг Виктора Николаевича и упрашивал:

— Дорогой вы мой, оставайтесь! Билет мы сию минуту реализуем. Видели, сколько желающих возле кассы? Великодушный, благородный, живите у меня. И сыночек ваш близко. Сел мальчик на автобус — и здесь он, целый день с вами, гуляйте вместе, отдыхайте, купайтесь.

Брать сына у Шурки на день?! Ну уж! Виктор Николаевич надеялся и с трепетом ожидал, что перед отправлением поезда Андрюша не выдержит и захочет домой, а он со слезами в голосе просил:

— Па-а, оставайся! Как же я один без тебя буду? Па-а! Ну папочка, милый! Родненький, прошу тебя!

Галина Нефедовна, весело щебеча, отвлекла всех от них, от сына и отца, да и все понимали, что надо им проститься.

— Уедем вместе, сынок? Теперь ты все знаешь. Ты взрослый. Но разве я стал тебе чужим от того, что ты все узнал? Идем в вагон. Заплатим штраф за то, что у нас один билет на двоих, а второй купим в дороге. Поедем! И заживем дома по-прежнему, как раньше. А, сынуля?

— Но как же он, па-а, ты видишь, какой он. Бабушка Даша старенькая. Как же он, па-а? Ему со мной лучше. Веселее. Бабушка Даша говорит, что теперь он обязательно будет ходить своими ногами. Как же он, па-а? — говорил ему сын и смотрел умоляюще, и была уже в этих ясных, больших, как у матери, глазах, ответственность и твердость. — Он, па-а? — повторял сын, повзрослевший за одни сутки для этого ответственного вопроса. — Я его поведу на море. Мы с Зоей поведем его вместе. Он сумеет. Он пойдет.

— Что ты все «он» да «он»? Не стесняйся. Зови отцом.

— Тебе же это обидно, папа. Я вижу. — И Андрей опустил глаза, не хватило твердости в щедром сердечке. — Зачем ты это сделал, па-а? Мог же не привозить меня сюда, ничего мне не сказал бы, и я не узнал бы… об отце.

— Мама тебе все равно когда-нибудь рассказала бы правду.

— То мама, а то ты сам… Почему, папа?

— Самое большое счастье, сынок, это дарить людям счастье.

— Ты подарил меня Лагину?

Кивнув, Виктор Николаевич горько усмехнулся и поморщился, как от острой физической боли. «Как же все тебе объяснить, сынок, не сказав о главном?» — чуть было не произнес он, но выговорил другие слова:

— Возможно, тебе все расскажет отец. — И снова поморщился: — Я был перед ним виноват. Вот и хотел искупить ту свою вину.

— Непонятно говоришь, папа.

— В жизни главное — справедливость и честь. Так тебе понятно?

— Да. Поэтому, чтобы все было по правде, ты и сказал мне, кто мой настоящий отец?

— Не только ради этого. Он расскажет тебе и о другом… Жаль мне будет, Андрюша, если ты меня разлюбишь…

— Никогда-никогда, па-а, ни за что на свете! — горячо пообещал сын и бросился на шею Виктору Николаевичу.

«Откуда ты сейчас можешь знать?» — подумал он с горечью, а вслух шепнул:

— Поедем домой?

— Я приеду, па-а. Я же не насовсем остаюсь, а только на каникулы. Ты маме так и скажи, что к первому сентября я вернусь. Пусть не ругает меня. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Виктор Николаевич, улыбаясь сквозь слезы, и представил себе вскрик Нины, когда он скажет ей, кому отдал сына.

Ох, как же он сам, сотворивший благо, сумеет все это пережить?

— Виктор Николаевич, голубчик, пора! Проводница сейчас ступеньку уберет, — беспокоился Игнат Фомич, заходя то с одного, то с другого бока.

Он взглянул на беленького трепыхавшегося старичка и раскрутил в уме цепь причин и следствий. Если бы он не встретил однажды давно в чебуречной этого Соломатку? Если бы не дал непонятно зачем ему свой адрес? Если бы не помчался неизвестно почему в этот пыльный, ненавистный город? А если бы не встретили они с Ниной на бульваре возле своего дома Лагина? Если бы младший лейтенант Лагин не пришел в тот проклятый день в сорок третьем домой к младшему лейтенанту Курносову? А если бы не было того распроклятого дня!

Цепь уходила в крепкие материнские объятия, в темный ночной коридор, в дальние закутки памяти, такие болезненные, что лучше не бередить, не тревожить. Хватило и нынешней боли, этой, что с ним сейчас, сию минуту, горькой и страшной.

Виктор Николаевич стоял на подножке рядом с проводницей и в ее недоумевающем взгляде увидел отраженной эту свою боль, когда Дарья Даниловна, утирая счастливые слезы, успокаивала его в простоте душевной:

— За Андрюшечку не беспокойтесь. Не у чужих людей кидаете, а у отца родного.

Поезд дернулся и поплыл в пустую, отныне ненужную жизнь, в которой у некоего Курносова, проживающего в Москве, уже не было сына.

Проводница заперла дверь и, уходя, сказала, будто пришлось к слову:

— Чужое, оно чужое и есть. Вот у моих знакомых тоже… — Но Виктор Николаевич безмятежным голосом перебил:

— В какую сторону вагон-ресторан? — давая понять, что подобные примеры к нему не относятся.

— По ходу поезда через два вагона.

Он не захотел стоять в очереди за пивом, вернулся в купе, влез на свою голую полку и моментально уснул. Проснулся вечером. Попутчики — молодая семейная пара и пожилая дама — ужинали. Проводница разносила чай.

— Вы и постель не успели получить, — сказала она ласково Виктору Николаевичу. — Уснули ну прямо как убитый. Вот ваш стакан. А постель я вам принесу, когда закончу с чаем.