Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Настя обняла его и сказала, что он хороший мальчик, а хорошим людям везде хорошо жить. Мне же показалось обидным, что она легко расстается с Димкой.

— Эх, Настя, Настя! Я-то думала, что ты просить станешь, чтобы я его не отводила.

— А чего ему делать с нами-то, бабами? Что мы ему за компания? Правда, Дима?

Он нагнул голову и густо покраснел.

Собирались мы с ним целый день, укладывая и перекладывая скудные его пожитки в чемоданчике, и вышли из дому, когда уже стемнело. Ехали на трамвае долго, с пересадкой. Детприемник находился во дворе монастыря, в приземистом доме с решетками на окнах. Входили мы во двор через калитку в толстой монастырской стене.

Девушка в солдатской шапке и солдатском ватнике, чем-то похожая на Зинаиду из иркутского санпропускника, сидела за столом в низкой, мрачной, темноватой комнате с одной слабенькой лампочкой под сводчатым потолком, который, как видно, очень давно не белили. Больше никого в помещении не было. Дежурная взяла направление и стала записывать в толстую конторскую книгу. Димка стоял с ней рядом, смотрел, как она пишет, отвечал на ее вопросы подробно и охотно, а я уже будто перестала для него существовать.

— Ишь ты, воевал, значит? Ишь ты! — приговаривала девушка, а он, оживившись, рассказывал с увлечением:

— Я покажу вам сейчас фотографии!

— Ишь ты!

Дверь с шумом и треском распахнулась, ватага беспризорников от девяти до пятнадцати лет, оборванных, грязных, вороватых даже на первый взгляд, ввалилась в сопровождении милиционера. Он вел их через комнату к следующей двери, а они, громко шлепая опорками, медлили, крича и хохоча:

— Гля, пацаны, ефрейтор! Хо-хо!

— У-ух, сапожки! У-ух, шинелечка… Ого!

— А ну не задерживайтесь, шантрапа! Топайте прямо в баню! — прикрикнула на них дежурная и с сожалением взглянула на меня.

Наверное, на моем лице очень уж ясно отразился страх, охвативший мою душу, когда я увидела оборванцев. Чистенький, хорошенький Димка будет с этой минуты находиться вместе с ними!

— Вот это я, а это мой командир майор Захаров, а это начальник штаба.

— До свидания, Дима, — виновато произнесла я.

— До свидания, до свидания, — ответил он, не отрываясь от фотографий, и продолжал разговаривать с дежурной: — А вот это мы с командиром вдвоем, мы всегда были с ним вместе.

— Что же ты, Дима? — заметила ему девушка. — Нехорошо так-то. Попрощайся как следует.

Я нагнулась и поцеловала Димку в щеку. Он порывисто повернулся ко мне и на миг уткнулся лбом в мои ладони. Я быстро вышла, боясь показать ему слезы, а за монастырской стеной в сквере возле трамвайной остановки села на лавочку и заплакала.

Трамвай пришел не скоро, я и не хотела, чтобы он скоро приходил, я казнила себя и обвиняла. Но ведь есть еще время, можно взять Димку обратно! И мысленно я вбегала в полутемную комнату к дежурной и просила: «Верните мне моего мальчика!»

Но тут же вспоминались веские доводы здравомыслящих людей: а на что жить? И слова Софьи Леонтьевны: «Вам, Валя, поиграть в маму хочется, а воспитание человека не игра, это огромная ответственность. Так и чужую жизнь загубить можно».

За два квартала до нашего переулка на Садовой меня окликнул какой-то парень:

— Подождите, девушка, одну минуточку!

Хорошо одетый, в добротном зимнем пиджаке с меховым воротником, он резво подбежал, взял меня под руку:

— Здравствуй, Нина.

— Я не Нина, вы обознались, — ответила я и отдернула руку.

— Ну все равно, Наташа.

— Нет, не Наташа. Отстаньте, я вас не знаю!

— Узнаешь. Вот сейчас войдем во двор и познакомимся, — заявил он нахально, не выпуская моего локтя. — Иди и не дергайся, все равно ведь не выпущу. — И, отвернув мой левый рукав, спросил: — Часы твои где? Почему не носишь?

— Нет у меня часов!

— Врешь, есть. Чтобы в такой шубке ходить — да часов не иметь? А шубка на тебе что надо.

Некоторые прохожие с любопытством оглядывались, и кто-то даже улыбнулся. Если смотреть со стороны, то ничего особенного не происходило: идут молодой человек и его подруга или жена и о чем-то между собой спорят.

— Куда вы меня тащите? Я милицию позову!

— Только пикни, не обрадуешься.

— Я закричу! Оставьте меня в покое!

— Не ори. У меня в кармане заряженный револьвер. Крикнешь, выстрелю в бок. Иди и помалкивай.

Не то что испугалась, я голову потеряла от возмущения. Как же так! Неужели вот на освещенной улице среди множества людей какой-то бандит посмеет меня убить!

— Помогите! — заорала я и кинулась чуть не на шею молодому офицеру, который сначала опешил, а потом сообразил, в чем дело, и побежал догонять бандита. Но тот уже скрылся.

Вокруг меня собрались люди, успокаивали, а две милые женщины спрашивали, где я живу, не проводить ли. Старушка в шляпке, повязанной сверху клетчатым кашне, громко негодовала:

— Где же милиция! Милиция где? Кругом бандиты и воры! Прямо уже на Садовой в девять часов раздевают людей! — И объясняла вновь подходившим: — Вот сейчас на моих глазах чуть не сняли с этой девушки шубу.

Дверь в квартиру я отперла своим ключом. Руки еще дрожали от пережитого волнения, ноги едва не подкашивались. В прихожей раздражающе-аппетитно пахло жареной бараниной, горел вопреки правилам свет, а из раскрытой нашей двери доносились в коридор благодушные мужские голоса.

Настя одиноко маялась возле плиты, где на конфорке на маленьком огоньке закипал наш чайник.

— Гости у Варьки, чего-то справляет, — сказала Настенька, прибавив огонь под чайником, и уныло поинтересовалась: — Определила? Куда же его направят, Димку-то, в какой город?

От Настиного сообщения запах вкусной еды показался мне смрадным. Я не смогла ничего ответить, злоба душила меня, слова застряли в зубах, я заскрипела ими.

— Это уже верх наглости, Настя! Нас с тобой она ни во что не ставит? Мы для нее ничего не значим?

— А чего ей с нами церемониться? Мы с тобой не хозяева, а хозяина нету. Кому же охота за нас заступиться?

— Они пьянствуют за нашим столом!

— За каким же еще? Другого там нету.

Я как больная побрела по коридору. Ноги не слушались, руки цеплялись за воздух. Чувство униженности, такое очевидное, такое отвратительное, давило к полу. Но я не хотела примириться! Не могла пережить сегодня еще и оскорбление. Иначе и назвать нельзя было пренебрежение к моему и Настиному достоинству. Я в изумлении оглядела веселое застолье. Два мужика и Варька сидели на наших стульях, Юсупов, развалясь, восседал на нашем диване.

— По последней, — сказал плечистый, которого я видела в день моего приезда. Он сидел спиной к двери, наливал водку в стаканы и меня не заметил. Остальные смущенно притихли.

— Убирайтесь все отсюда вон, — приказала я, кажется, совсем негромко. — Чтобы духу вашего здесь сейчас же не было.