Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

— Повезло вам с парнем, — перебил мастера Слободкин, — а я думал — так, мужичок с ноготок.

— Все так поначалу считают. Потом присмотрятся — перед ними чуть ли не богатырь.

— Ну, так уж и богатырь!

— Вот и вы смеетесь, не верите.

— Громкое слово очень.

— Громкое, верно. Но дело не в одном человеке в данном случае. Это явление — знамение времени, если хотите. На него смотрят другие, равняются. Тоже громкое слово, скажете?

— «Равняются» не громкое, — согласился Слободкин, — нормальное слово.

— Так я вам без преувеличения скажу, меня завидки берут, глядя на Попкова. Откуда столько энергии, столько силы? Остальная наша комсомолия за ним теперь хоть к черту на рога. В этом главное, в этом смысл его поступка, хотя сам он об этом и не знает, и не ведает. Согласитесь, Слободкин, только высокие духом люди способны на такое. И куда ни посмотришь, в какой уголок ни заглянешь, всюду встретишься с самой настоящей самоотверженностью. Всюду — не преувеличиваю. Есть у нас гальванический цех на заводе. Из всех вредных наивреднейший. Человек там в кислотных парах задыхается. Работают одни женщины.

— Почему только женщины? — удивился Слободкин.

— Ну, это как-то уж само собой сложилось. Считалось, видите ли, что в гальванике силы особой не требуется. А там по охране труда укороченный день, дополнительный отпуск и молоко полагается. За вредность. Был я в том цехе недавно — там директор завода Лебедянский митинг проводил. «Женщины, говорит, дорогие, ругайте нас и казните: плохо с молоком. И насчет шестичасового дня, сами видите, не получается. Давайте, дескать, вместе обсудим ситуацию…»

— Обсудили? — перебил Слободкин.

— Обсудили. Но как! Встает первой Мария Саввишна Панюшкина и заявляет: «От молока отказываемся и от шестичасового тоже. Добровольно. Так что не беспокойтесь, товарищ директор. Если разживетесь молоком, все ребятам, до последней капли, отдайте. Верно я говорю, бабоньки?» В один голос отвечают: «Верно. До последней капли». — «Но ведь вредное производство, — пробует ей возразить директор, — вы, Мария Саввишна, это лучше меня знаете». — «Знаю, говорит, но я вам по-нашему, по-рабочему, просто скажу: сейчас весь завод, вся Россия вредное производство. Не любит русский человек, когда над его головой „юнкерсы“ с бомбой летают. Вредно это ему. Так что запишите, товарищ директор, — отказываемся. До самого конца войны, на сколько нужно, одним словом. И от молока, и от шестичасовки. А насчет отпуска что говорить? Какой теперь, к лешему, отпуск?»

Уже совсем ночью проводил Каганов Слободкина до конторы. Но и тут они не расстались.

— Обследуем теперь вашу хату? — спросил мастер.

— Заходите. То же самое, только еще минус плитка.

Они вошли, осмотрелись, сели на койку.

Каганов, подышав в кулаки, сказал:

— Да уж, что минус, то минус. Надо вам срочно в обыкновенный барак перекочевывать. Там хоть надышат за ночь.

— Комендант обещал подыскать местечко.

— Завтра же напомню ему. Скажу: «Коченеет новое пополнение». Вы не обидитесь? Обид между друзьями быть не должно.

А ведь и в самом деле, подумал Слободкин. За одну ночь они почти подружились. Как странно бывает в жизни. Даже имени Каганова он еще не знает. Да и тот не спросил, как зовут его. Никаких таких слов не сказали друг другу, не съели по пуду соли, только по крошке сахарина проглотили с водой…

— А теперь давайте знакомиться, — словно угадав ход мыслей Слободкина, сказал Каганов. — Меня зовут Львом Ильичом, Левой, короче, а вас?

— Сергеем.

— А по батюшке?

— Не стоит.

Слободкин хотел и Каганова попросить, чтоб он звал его Слободой, как в роте, но постеснялся. Одно дело с Зимовцом фамильярничать, а мастер есть мастер. Начальство.

Каганов снова догадался, о чем думает его новый приятель.

— Табели о рангах между нами не существует, договорились? А то я вас, ей-богу, продам в многотиражку, так и знайте.

Пришлось Слободкину рассказать про свое военное прозвище.

— Готовый псевдоним для выступления в нашей газете, — сказал Каганов.

— Самое обидное будет, если мы поссоримся из-за газеты, которой еще не существует в природе.

— Газета скоро выйдет, но мы не поссоримся и тогда. Спокойной ночи.

— А может… доброго утра?

Они одновременно потянулись к ставне — за ее картоном еще голубело холодное лунное небо, но на тропе, ведущей к заводу, уже появились первые фигурки людей.

Каганов глянул на часы и ахнул:

— Четверть седьмого… Ничего себе! Немедленно в цех!

— Как говорится, все по местам?

— Да. Сразу же, тем более что завтрака у нас не бывает.

— Это я понял уже. И ужина тоже.

— И ужина. Но опять поговорить как-нибудь вечерком мне с вами хотелось бы. Может, придете?

— А если вместе с Зимовцом? Можно? — спросил Сергей.

— Конечно. Ко мне один знакомый обещал зайти, только что из Сталинграда. Я вам дам знать тогда. Просветимся, а то в газетах много общих слов.

— Вы же отвечаете за печать.

— Только за свою, заводскую. Уж в своей-то мы напишем все как есть, будьте спокойны.

— И про Сталинград?

— Конечно.

— Да ведь это, поди, военная тайна.

— Тайн разглашать мы не будем, но правду людям надо говорить обязательно. А то слухи начинают ползти, а это хуже всего на свете.

В эти последние несколько минут Каганов окончательно расположил к себе Слободкина. Больше всего пришлась ему по душе прямота мастера, его умение относиться к человеку с доверием.

Следующие дни работы Слободкина на станке оказались еще труднее. К токарю-ремонтнику бежали изо всех бригад. Однажды перед перерывом к Сергею подошел Баденков и попросил, если можно, не ходить в столовую.

— Я договорился, вам обед принесут сюда. Выручите? Наш девятый последнее время на каждой летучке у директора долбают. Сегодня просто до скандала дошло. Мы всех держим. Скоро с меня да и со всех нас шкуры снимут…

Слободкин давно уже все понял и не нуждался больше ни в какой агитации, но Баденков, который только что пришел от директора, был в состоянии крайнего возбуждения и не мог остановиться:

— Я вообще хотел отменить перерыв в цехе, но там запретили. Сам Строганов звонил. Тогда я своей властью решил кое-кого накормить прямо тут, на рабочем месте.

— Ну и правильно, — вставил наконец слово Слободкин. — Я бы на месте директора вообще подумал о том, чтоб рабочих кормили в цехах. Нормальной столовой все равно нет.

— Я на всех совещаниях об этом твержу. Никто слушать не хочет. «У Баденкова, говорят, пунктик, мания реорганизации». Поддержите меня при случае! Вы фронтовик, к вашему мнению прислушаются.

Слободкин пожал плечами. Ему показалось противоестественным, что авторитетный на заводе человек, начальник одного из основных цехов, ищет поддержки у новичка, который и дорогу-то в злосчастную столовую еще не запомнил.