Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

— А если не с «Мотора»? — спросил Сергей.

— Почти уверен — с него. Мне на днях рассказывали — на «Моторе» сплошной детский сад чуть не в каждом цехе.

— Надо ехать сегодня же, — решительно сказал Слободкин.

— Нет худа без добра, как говорится! Неизвестно, когда бы мы к ним выбрались, — сознался Ломидзе. — Может, прямо сейчас и двинем?

— Так рано?

— Да, воспользуемся тем, что мы с вами первыми на работу явились, и исчезнем, пока колесо не закрутилось.

— Мне казалось, что я первым пришел сегодня, — сказал Слободкин.

— А я думал, что раньше меня вообще никого не бывает в отделе, — ответил ему Ломидзе.

— Я в армии привык рано вставать. А вы?

— А я в комсомоле.

Они рассмеялись. В это мгновение стрелка висевших на стене часов вздрогнула, перескочила на следующую черточку, завибрировала, словно не была уверена в абсолютной точности отсчитываемого ею времени, потом замерла, напряглась, приготовилась к новому скачку вперед.

Ломидзе, подумав, сказал, что сейчас дежурной машины, пожалуй, не выпросишь, поэтому лучше всего добираться своим ходом.

Через несколько минут Ломидзе и Слободкин шагали по еще темной Маросейке. Некоторое время шли молча. На асфальте лежали редкие звездочки снега. Сергей все время поеживался.

Заметив это, Ломидзе сказал:

— Промокли? Не должны вроде бы — ночью вон как прихватывает. Но сапоги мы вам все-таки починим. Напомните мне, когда вернемся. С вашими сапогами только на юге жить.

— Ваши ненамного лучше, — заметил Слободкин.

— Все некогда, некогда.

Они пошли быстрее, обгоняя прохожих, поторапливая друг друга. Они наслаждались утренним воздухом и этой ходьбой, радуясь тому, что спешившие с ними в одном направлении трамваи были переполнены до предела и можно было пройти пешком еще один квартал, еще одну остановку, еще до одного угла…

— Не устали? — переводя дух, на одном из перекрестков спросил Слободкина Ломидзе.

— Что вы! Я в армии знаете какие кончики делал! А вы вот уже задыхаетесь.

— Это вам показалось, — сказал Ломидзе. — Сейчас второе дыхание откроется. Вы давно не были в Москве?

— С осени сорокового. Сейчас вот иду, а сам все сравниваю, сравниваю…

— Да-а… Осень сорокового и весна сорок третьего! Две эпохи! Земля и небо. Какое у вас, Слободкин, самое главное ощущение?

— Вы знаете, внешне — все не то, все на сто восемьдесят повернуто, — ответил Сергей. — Патрули на каждом углу, пустые магазины, темнотища, хоть глаз выколи. Такой никто никогда не видал Москву. И все-таки что-то осталось здесь неизменным. Вы не думали об этом?

— Что же именно? — Ломидзе с интересом взглянул на спутника.

— Я сам не разобрался еще как следует. Но с первой минуты, как только спрыгнул с поезда на Павелецком, возникло во мне это чувство и сидит вот здесь. — Слободкин дотронулся рукой до груди.

— Вы москвич? — спросил Ломидзе.

— Родился тут, отсюда ушел в десант.

— Я в сравнении с вами новосел. Немного со стороны посмотреть могу. Так вот послушайте, что я вам скажу. Москва — это москвичи, в этом вся штука.

— Тбилиси — это тбилисцы, Курск — это куряне, — не то возразил, не то согласился Слободкин.

— Правильно. Тбилиси — это тбилисцы, поверьте, я патриот Грузии, горжусь своим народом, но неужели вы никогда не замечали, что в москвичах есть что-то, ну как бы вам это объяснить… Словом, москвич — это москвич. Кто бы ни был он до этого, откуда бы ни приехал сюда — из Курска или Тбилиси.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво усмехнулся Слободкин.

— Нет, серьезно. Вы просто давно здесь не были. Как хорошо, что я вас на «Мотор» вытащил! Надо вам земляков своих рассмотреть как следует.

— Но ведь по вашей теории все земляки, каждый встречный.

— А на «Моторе» москвичи из москвичей, уверяю вас. А вот и «Мотор», кажется, на горочке, видите? Я тут частенько бывал по пути на фронт.

— На фронт? — переспросил Слободкин.

— Не сейчас, конечно. Раньше. Фронт тогда знаете где был?

— Слышал, а не верится как-то.

— Мне самому теперь не верится. Утром — туда, вечером — обратно. Химки — это был уже фронт. Я тогда в «Комсомолке» работал. Вернешься, бывало, под вечер с материалом в редакцию — тебе уже с порога кричат: «Ломидзе, где тебя черти носили до сих пор? Всю газету держишь!» — «Где носили, говорю, там их уже нет: на целых два километра фронт отодвинулся». — «Честно?» — «Честно!» — «Ломидзе, милый, Ломидзе, дорогой, ты устал, наверно? Ел ли чего-нибудь? Пил ли чего-нибудь?» Вместо ответа сунешь им блокнот из кармана шинели, разбирайтесь, дескать, сами, — и скорее на бок, прямо тут же, в редакции.

— Так мы с вами оба солдаты, выходит! — воскликнул Слободкин.

— Я в армии не был, только на фронте, — усмехнувшись, ответил Ломидзе.

— А я, наоборот, в армии был, но фронта не нюхал.

— Как это? Вы же фронтовик и ранены даже.

— Насчет ранения верно, а насчет фронта ошибаетесь.

— Забыл, забыл, вы десантник, парашютист! — воскликнул Ломидзе. — Вас в тыл забросили. Так это же еще больше, чем фронт.

— Опять опечатка. Парашютист, но никуда нас не забросили. Мы недалеко от границы стояли. В первый же день войны сгорели наши крылышки на земле, прямо на аэродроме. И самолеты, и парашюты. Покрутились, повертелись мы — что делать? А война идет полным ходом. И подались в пеший десант. Приходилось слышать о таком роде войск?

— В первый раз, — сознался Ломидзе.

— Тот же десант, только на своих двоих. По принципу дальше в лес — больше дров. Ну, тут мы уж постарались!

— Ну вот, а говорите, фронта не нюхали! Да вы фронтовик из фронтовиков!

— Что вы! Если бы все шло нормально, мы бы ему с первого дня такого всыпали!

— Если бы в мире все шло нормально, войны бы не было.

— Тоже верно, — согласился Слободкин.

За разговором незаметно они оказались у высоких, плотно закрытых ворот. На воротах не было никакой вывески, но, поравнявшись с ними, Ломидзе и Слободкин остановились одновременно.

— По-моему, здесь, — сказал Ломидзе.

— Точно, — уверенно ответил Сергей.

— А вы откуда знаете? — удивился Ломидзе.

У Слободкина напряглись и слегка шевельнулись ноздри.

— Чую!

Сергей всем существом своим с наслаждением ощутил тот непередаваемый, едва уловимый запах металла, машинного масла и еще чего-то, чем пахнет любой завод, что бы на нем ни производили — часы или паровозы, турбины или электролампы.

— А ведь верно! — воскликнул Ломидзе. — Чутье у вас превосходное.

— Классовое! — уточнил Слободкин.

Они распахнули дверь проходной. Через несколько минут перед ними стоял смущенный, виновато улыбавшийся парень, оказавшийся секретарем заводского комитета комсомола «Мотора».

— Товарищ Ломидзе, вы же обещали на будущей неделе…