Григорий Боровиков - Ника

— Может, такого цветка и нет на свете. Не знаю. А во мне он живет. Может, я во сне его увидел, может, выдумал. Не знаю. В краске его вижу. Вот эти острые лепестки надо голубым покрасить, а эти, покороче которые и закругленные, чуть красным тронуть. Понятно? А по кругу, по краю окошка-то зеленым с желтизной обвести. Стекла в окошке цветные вставим, набором. Тогда цветок и окошко как бы сольются в одно.

Через две недели дом был достроен, и плотники взялись за малярные кисти. Лавруха каждому дал свое: кому зеленым обводы по консолям вести, кому маховой кистью стены жженой охрой под кирпичный цвет красить, кому белилами с ультрамарином оконные переплеты снежной белизной покрыть. Алексея, как одного из самых аккуратных, поставил на перила балясины расписать. Сам выводил цветы на кружеве наличников да присматривал за работой.

Запах олифы и краски веселил Алексея Венкова. Буйно уже цвели сады, поднимались травы, оделся лес; сухим жаром несло от пыльной дороги; желтыми шариками рассылались по придорожной травке цыплята, стайки воробьев шумно сеялись по кустам сирени. Весна набирала силы, наливала соками все живое, подгоняла рост.

Радость от ощущения жизни переполняла Алексея, мускулы просили работы, душа хотела чего-то не испытанного еще, непонятного, настойчиво к чему-то звала.

Девушки засматривались на него, он шутил с ними, заигрывал, делая вид, что не знает, на ком остановить выбор. Отец сказал как-то:

— Про тебя говорят… петухом ведешь себя среди девок.

Алексей покраснел.

— Девки-бабы как куры, — внушающе продолжал отец. — Завелся среди них парень, в момент петухом сделают.

Ничего не ответил Алексей, не поддержал разговора, но с того дня, увидев табунок девушек, смеялся про себя: «Куры».

Отца Алексей видел теперь мало. В конце апреля начался весенний сев, и Николай Семенович пропадал вместе с Перепелкиным в полях. Сеяли днем и ночью. Во многих местах озими вымерзли, и поэтому яровой клин стал больше, чем предполагали в начале зимы. Колосовые посеяли за четверо суток, чего никогда не бывало.

Когда отец появлялся дома, чтобы поспать часа три-четыре, он был очень возбужден и успевал за едой рассказать сыну, что сев идет хорошо, влаги в почве достаточно и надо успеть закрыть ее боронованием, не дать выветриться. Похвалился отец и тем, как налаживается изготовление кирпичей. Дело с межколхозным кирпичным заводом затянулось. А еще зимой в газетах появились статьи о болгарском полевом способе изготовления кирпичей. Были напечатаны и чертежи. В некоторых колхозах Украины и России уже делали кирпичи по-болгарски.

Николай Семенович горячо ухватился за эту новинку. На глиняном бугре устроили навес на столбах, рядом установили ручной пресс, валявшийся без надобности на большом кирпичном заводе в областном городе и выпрошенный Венковым. Песок и воду привозили. И вот печник Прошка да несколько полуинвалидов, полустариков начали штамповать кирпичи и выкладывать их под навесом, где гулял ветер. Обвяленные кирпичи клали в печь для обжига. Это была канава, открытая с обоих концов. Посередине канавы укладывали кирпич, с одного конца разводили огонь, и горячий дым тянуло меж кирпичей.

— Аверьян с одним стариком поочередно обжигают кирпичи и очень довольны. — Николай Семенович и сам был доволен, говорил весело, в приподнятом настроении. — Двое суток надо поддерживать огонь, после этого кирпич готов. Наделаем и построим из них два двухэтажных дома. В Болгарии все деревни обстроились после войны из такого кирпича.

Вскоре довелось Алексею выехать в поле: Лавруха послал его починить топчан в вагончике трактористов. Стан был разбит у лесной полосы, посаженной в годы шумевшего лозунга «И засуху победим!». Потом о лесопосадках замолчали, за лесополосами в полях перестали ухаживать, как по команде. И эта полоса заросла травой, деревца обглодала скотина, и они понемногу чахли.

На поле, куда пришел Алексей, сеяли по зяби. На больших черных площадях пашни машины и люди казались маленькими, и от этого величественнее была общая картина труда.

— Что тут у вас случилось? — спросил Алексей повариху, верткую девушку с обветренным лицом.

— Сразу и за дело, — лукаво улыбнулась девушка, поведя на Алексея игривыми глазами. — Посиди с дороги-то, устал небось.

Алексей поставил на землю ящик с инструментом, сел на тесовую скамью.

— Закусишь?

— Спасибо, Лиза, не хочу.

— Ну, поговори со мной. — Лиза кинула под котел дров. — А то я в селе больше недели не была. Одна тут среди мужиков. Они весь день сеют, а соберутся вечером — и давай анекдоты рассказывать, да все охальные анекдоты-то.

— А ты не слушай, — посоветовал Алексей.

Лиза подняла руки, затягивая на затылке косынку, бесстыдно выпятила маленькую, полудетскую грудь, смеясь одними глазами, ответила:

— Что же мне, уши затыкать?

— Тогда не жалуйся.

— Я не жалуюсь, просто поговорить с тобой захотелось. — Недолго помолчала девушка, глядя куда-то вдаль, тихо добавила: — А ты не хочешь говорить, какой-то неприступный.

Алексей рассмеялся. Слова Лизы почему-то тронули его.

Лиза повела его в вагончик, показала сломавшийся топчан. Он принялся за починку, а она стояла близко и смотрела на него теплым печальным взглядом.

Потом, отдыхая, Алексей долго глядел на неторопливое движение тракторов и сеялок, на линии бороздок, оставляемых после закрытия семян, и в душу его входил новый мир, со всем этим будничным, повторяющимся изо дня в день.

От костра струился белесый дымок, девушка хлопотала над котлом, и эта простая картина воспринималась им с чувством радостного волнения. Он думал о том, как прорастут зерна, потом заволнуется хлебное море, поплывут по нему комбайны, польется в грузовики пшеничный поток. Такими словами описывалось это в газетах, и, читая, Алексей представлял себе сельский труд театрально-парадным, веселым. Сейчас он увидел запыленных людей, с усталыми от работы и недосыпания лицами, сосредоточенных и неразговорчивых. И до его сознания дошла вся сущность их нелегкой работы, и эти люди возвысились в его глазах.

Он возвращался в село пешком. Еле заметная, еще не натоптанная тропка вилась рядом с асфальтовым шоссе, пустынным в этот предвечерний час. Над фиолетовым горизонтом висело розоватое облако. Неудержимый простор полей, немного грустный и усыпляющий, манил в дальнюю дорогу, никогда не кончаемую, утомительную и радостную.

Острое ощущение большого пространства, раскинувшегося вокруг, пронизало его всего. Он понял, как хороша жизнь, и ему дороги стали каждая былинка, каждый кустик с синей тенью на тропке, по которой он шел.

Ни одна весна не была у Ники такой, как нынешняя. С детства знакомо ей все вокруг, а почему-то замирает сердце, когда она видит со своего крыльца улицу с деревянными домами, а там, дальше, синеет волжская вода и стая белокрылых чаек над ней, желтоватый берег, а от него покатость с кудрявым сосновым борком и березовой рощей, яркая зелень озимей и шагающие по ней мачты с электропроводами.