Григорий Боровиков - Ника

Не было у Алексея любопытства узнать что-нибудь о Лизе побольше. Невысокая, стройная, она казалась неразвившимся еще в девушку подростком. В простом курносом лице ее не было ничего броского, приметного. «Серенькая, как куропатка, девчушка», — подумал Алексей, увидев ее первый раз, и с той поры уже не вглядывался в нее.

Но в тот день, когда он чинил на стану топчан в вагончике, Лиза вдруг поразила его. Одетая в старое вылинявшее платье, загорелая, с обветревшими руками, всем своим деревенским обличьем она немыслима была без простора этих полей, без чистого голубоватого неба, а поля и небо были бы мертвы без нее, как без жаворонка, без перепелки, без тонкой былинки, весело качающейся над зеленой травкой.

Впервые Алексей увидел ее глаза. Обыкновенные серые глаза. Но что за чувство таили они в себе, какой силой притягивали они его! Работая, он чувствовал на себе ее взгляд и поминутно оглядывался. И всякий раз встречал устремленные на него мягкие теплые глаза.

Вернувшись с поля домой, он все время думал о Лизе. Это даже злило его. В самом деле — что она врезалась в память! Ни красоты в ней, ни девичьей свежести… Но ничто не отвлекало его от мыслей о Лизе. Так и стояли перед ним глаза ее с потаенным чувством, открытым Алексею, и душа его отзывалась на это радостью.

Через два дня Алексей пошел на стан. Время близилось к вечеру, солнце уже опускалось к горизонту. Тракторы и сеялки еще вздымали желтоватые облака пыли.

Лиза была на стану одна, заканчивала готовить ужин. Алексея встретила без удивления.

— Как ты тут? — спросил Алексей, усаживаясь на скамейку напротив хлопотавшей за столом девушки.

— Обыкновенно.

Шел Алексей, думал: обрадуется Лиза ему, а он шутить начнет, любезничать. Но все легкомысленные намерения пропали, как только увидел Лизу. Понял: пустобайство с ней ни к чему. Сказал смущенно:

— Захотелось тебя повидать, вот пришел.

Она покраснела, не подымая глаз, спросила:

— В самом деле ради меня пришел?

— Что я, врать буду?

Долго молчали. Стучал нож в руке девушки, рубил луковицу. Алексей следил за движением ножа.

— Скоро отсеетесь? — спросил он.

— Дня через три-четыре.

— Приходи ко мне.

— Ну вот еще!

— Тогда я приду к тебе.

— Зачем?

— Погуляем, в кино сходим.

— Видно будет, сейчас не до этого.

Алексей терялся, не знал, о чем говорить, как себя вести.

— Ты в институт не пыталась поступать?

— Нет.

— Почему?

— Куда же мне. Мать одна не может двоих детей прокормить да еще мне помогать. Осталась вот, работаю. — Оставив в покое нож и овощи, Лиза замерла, сдерживая волнение. — По математике я хорошо шла, учитель хвалил.

— А почему на механизатора не учишься?

— Да ведь если бы только за рулем сидеть, а то механизаторы и ремонтируют машину, мне это тяжело, не по силам.

— В пединститут на заочный, а потом учительницей.

— Я еще не успела опомниться после школы, как за работу принялась.

Уходил Алексей со стана довольный собой, что не позволил себе ничего развязного, что разговор был непринужденный и серьезный.

…На гулянье по случаю окончания сева Алексей не отходил от Лизы, танцевал только с ней, а потом они убежали к реке, сидели под тополем, бросали камешки в воду, распили бутылку красного вина, закусывая конфетами и целуясь.

Вечером сидели рядом в клубе на встрече с писателями, а после Алексей провожал ее домой, и они все никак не могли расстаться.

Потом, когда Алексей был занят перевозкой домов из Андреевки, ему редко удавалось назначать свидания, потому что работали с рассвета и до вечерней темноты. Месяц ушел на переселение двух домов, работали плотники и по воскресеньям, и Алексей истосковался по Лизе. Но после они встречались каждый вечер.

Было у них заветное местечко на берегу речки Безымянки — крохотная лужайка в кустах тальника. Мелкая речка текла неторопливо, сквозь воду виднелись омытые камешки, прутики с прядями зеленых водорослей, колеблемых струями. Алексей нашел эту лужайку еще прошлой осенью, бродя в окрестностях Усовки, она понравилась ему, и он подолгу сиживал тут, глядя в речку.

Весной лужайка зазеленела так густо, что трава под ногами пружинила… До чего ж хороши такие лужайки, где никогда не гуляла коса, не паслась скотина! Рано весной, едва сойдет снег, на такой лужайке дружно брызнет зелень. Пройдет немного теплых дней, и потянутся к солнцу травинки — острые, круглые, овальные, тонкие стебли, то прямые, то вьющиеся, запестреют цветы. И каких только не найдешь тут красок и оттенков! Желтенькие, снежно-белые, розоватые, сиреневые, коричневые… Каждый стебелек, листок и лепесток цветка пьют солнечное тепло и свежесть воздуха, по ночам купаются в росных туманах, а утром обогретые и высвеченные поднимаются все выше и выше. К июню трава вымахивает до пояса. Ступишь в нее и опьянеешь от аромата, пахнувшего с необыкновенной щедростью, на какую способна только одна природа. Потом начинают вянуть травы с вызревшими семенами. Но коса не сечет их, и семена осыпаются в свой срок. На смену медленно увядающим и засыхающим травам зацветают новые, для которых пришло свое время. Так до самой осени не прекращается цветение лужайки, и нет радостнее чувства видеть эту никем не ранимую жизнь трав.

Сколько вечеров провели на лужайке у речки Алексей с Лизой, сколько раз освещала их луна, сначала полнолицая, потом тающая с одного края и, наконец, узкая, тонкая, с острыми загнутыми концами! Сколько звезд мигало им в темные ночи междулунья! Сколько тихих юных шепотов унесла речка!..

В начале июня в Усовку приехали армяне и начали строить двухэтажный дом на две семьи. На строительстве больницы бульдозер рыл первый котлован. Правление решило построить общественную баню.

Венков горячо ратовал за баню:

— Сейчас кое у кого есть баньки саманные, деревянные, по-черному. «Баня — вторая мать», — говорят в народе. Что стоит нам своими силами, без оплаты труда, построить баню. — Он пустил по рукам правленцев чертежик. — На два отделения баня: мужское и женское, с парилками. Поставить ее у подошвы косогора. Туда водопровод тянуть недалеко, труб для этого наскребем. Баня лучше бревенчатая: она дышит. Есть предложение объявить строительство на добровольных началах.

— А баня платная будет? — спросили председателя.

— Поскольку придется держать заведующего, он же истопник, ему надо платить. Значит, придется установить плату.

Споров не было: баня нужна даже тем, у кого есть своя. Уплати гривенник и парься, мойся без всяких хлопот.

Молодежь взялась вырыть траншею под ленточный фундамент, а строители обещали сделать все остальное до страды. Ника вставала чуть свет, вздрагивая голыми плечами, спешила к колодцу за водой. Звенит бадья, ударяясь о воду в глубине колодца, сочно шлепаются капли, падая с десятиметровой высоты. Из сруба, поросшего хрупкими грибами, тянет холодом. Румяная после умывания Ника бежала в дом готовить завтрак, пока мать доила корову, а отец сидел на приступках крылечка, не спеша курил, поглаживая волосатую грудь. Несложное дело — нарезать хлеба, поджарить яичницу да принести из погреба крынку холодного молока — раньше казалось ей пустяком, а теперь стало важным, потому что надо было спешить с завтраком, чтобы не опоздать на работу.