Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

Возле тахты стоит низкий шкафчик, и я не вставая могу дотянуться рукой до японского магнитофона.

Музыка звучит настолько тихо, что может почудиться, ее откуда-то издалека доносит ветерок. Рядом с тахтой на столике стоит бутылка шампанского и два бокала. Бутылка не почата, бокалы сухи, плитка шоколада не тронута. Лед в фарфоровой миске уже давно растаял. Большая керамическая пепельница полна окурков. Из коробки выглядывают лишь три сигареты.

Эка дышит спокойно, ее красивые хрупкие плечи едва вздымаются. Я давно привык к ритму ее дыхания, даже небольшое его нарушение не сможет от меня укрыться.

Мне захотелось курить.

Не меняя позы, я осторожно шарю рукой по столику. Любое неловкое движение может разбудить Эку. Вот они, сигареты. Теперь осталось нашарить спички.

— Смелее, я не сплю, — слышу я Экин голос.

Одно из двух: или она вообще не спала, или я спугнул ее сон неловким движением. Я высвобождаю из-под Экиной головы свою левую руку и, перегнувшись с тахты, беру спички.

Потом сажусь в постели и пододвигаю пепельницу поближе.

Кроме тахты и низкого шкафчика в комнате стоит еще письменный стол, шкаф для одежды и полки с книгами. Вот, собственно, и вся обстановка моей однокомнатной квартиры.

— Налей мне немного шампанского, — просит Эка.

Я наливаю шампанское.

— Лед растаял. Я сейчас принесу.

Эка встала, сунула ноги в мои ботасы и с фарфоровой миской в руке зашлепала к кухне. Как она легко несет свое загорелое прекрасное тело, при одном виде которого я терял голову. Теперь Эке двадцать семь, но подтянутая, литая ее фигура впору семнадцатилетней девушке. Ее блестящая матовая кожа отливает бронзой, а нежные голубые жилки придают ой трогательную женственность. Каждое прикосновение к ней дарило мне прежде невыразимое наслаждение.

А теперь?

Что случилось теперь?

…Я невольно вспоминаю ночь, когда Эка впервые пришла ко мне. В комнате горела лишь настольная лампа. Она была повернута к стене и освещала угол комнаты. Эка потушила даже эту единственную лампочку. Комнату заполнил мрак, и я перестал видеть. Сумеречный свет, проникавший в окно, вычертил контуры комнаты, и глаза постепенно свыклись с темнотой. Вокруг было уже не так темно, как показалось вначале.

Эка подошла к постели и отбросила одеяло. Вот когда мне перестали подчиняться нервы. Сердце колотилось с такой силой, что я не на шутку перепугался: а вдруг услышат в соседней комнате?

Эка сняла платье и повесила его на спинку стула. В темноте, словно привидение, забелело ее тело. Электрический ток прошил меня. Эка стояла далеко, но мне показалось, что жаркая волна воздуха от ее тела обдала мое лицо. Горячая кровь с такой бешеной скоростью понеслась по жилам, что я едва не потерял сознание.

А потом?

А потом я, обезумев, целовал ее губы, шею, грудь.

А потом?

А потом все исчезло. Лишь электрический ток пробегал от корней волос и до кончиков пальцев. Пробегал, переполняя меня блаженной истомой.

А потом… Я почувствовал, как наши тела, расплавившись подобно металлу, смешались…

Когда я пришел в себя, Эка дрожала, словно раненая перепелка в грубых ладонях охотника.

Она плакала.

Я стал целовать ее глаза, стремясь поцелуями осушить слезы.

Но Эка плакала сдавленно и беззвучно.

— Ты жалеешь о том, что случилось? — с убитым видом спросил я.

— Что ты, Нодар! Напротив, я плачу от счастья. Я люблю тебя до безумия. Только ради этого дня и стоило жить на свете…

А теперь, куда девалось теперь нетерпеливое волнение, охватывавшее меня в ожидании Эки? Куда ушло то время, когда я до рези в глазах выглядывал ее в окне, когда я потерянно ходил взад-вперед по комнате, с бешенством посматривая на часы? О, как нехотя тащились стрелки по циферблату, как лениво тянулось время. Эка никогда не опаздывала, но горячечное ожидание начиналось у меня уже за два часа до свидания. И когда наконец приближалось время ее прихода, терпение иссякало.

А потом я замечал ее на улице, она направлялась к моему дому, и мне казалось, что сердце останавливается, а жилы, не выдержав напора окаменевшей крови, лопаются. Как мне хочется хотя бы еще раз испытать то блаженное состояние, которое овладевало мной, когда Эка исчезала в парадном, а я, прильнув к входной двери, прислушивался к стуку ее каблучков по лестнице! По звуку ее шагов я мог безошибочно определить, на каком этаже и даже на какой ступеньке она находится.

Куда же девалось то страстное нетерпение, которое заставляло меня настежь распахивать дверь? И Эка, не дожидаясь, пока дверь вновь захлопнется, уже повисала на моей шее. А я, поворачивая ключ в двери правой рукой, левой нащупывал пуговицы на ее платье.

И так продолжалось целых четыре года из шести лет нашего знакомства.

А потом?

А потом, видно, случилось то, что неминуемо должно было случиться.

Я долго не замечал, как потускнел огонь моей страсти, как постепенно наша любовь сделалась будничной и привычной.

Но однажды, с полгода назад, когда я, целуя Эку, одновременно думал о серпуховском ускорителе, я понял, что все кончилось.

…Эка осторожно приоткрыла дверь. В руках она держала миску с кубиками льда. Поставив миску на стол, она бросает в свой бокал один кубик.

— Тебе налить?

Я отрицательно качаю голевой. Дымок от сигареты штопором вкручивается в потолок.

Взяв в руку бокал, Эка присаживается на краешек тахты. Теперь я вижу ее вблизи. Густые каштановые волосы падают ей на плечи.

— Ты меня больше не любишь, Нодар!

Я вздрогнул.

Я чувствую, как от Экиных слов что-то обрывается у меня в груди.

Я знал, что рано или поздно разговор этот неизбежен, и внутренне даже подготовился к этим неприятным минутам.

Но почему же тогда так ошарашивающе подействовали на меня Экины слова? Да просто потому, что я не ожидал их сейчас.

Впрочем…

Впрочем, может быть, это и к лучшему? Может, так и надо — высказать все напрямик и поставить точку?

— А разве я когда-нибудь говорил, что люблю тебя?

Эка повернулась и внимательно посмотрела мне в глаза. Видно, по одной интонации она не смогла уловить значения этой фразы и теперь стремилась вычитать на моем лице ее истинный смысл.

Мне делается не по себе от ее взгляда, и я упорно смотрю в потолок.

Эка поставила бокал на стол.

— Ты прав, ты никогда не говорил, что любишь меня. Я только теперь подумала об этом, впервые за шесть лет. До сих пор я не замечала, говорил ты мне эти слова или нет. Не замечала потому, что была уверена в твоей любви. Да, ты не говорил мне: «Я люблю тебя», — но разве любви нужны слова? Лучше всяких слов говорили мне об этом твои глаза, твое сотрясающееся от дрожи тело, оглушающий стук твоего сердца и твое светящееся нежностью лицо. Я тогда даже не вспоминала о существовании таких слов, потому что я жила этой любовью и совершенно не ощущала необходимости выражать ее словами.