Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Он слишком горячий. Дай ему чуть-чуть остыть.

Эка уходит на кухню и возвращается со своим кофе.

Я, задумавшись, держу горячую чашку в руках.

— Нодар, глаза у тебя совершенно красные. Может, измерить температуру?

— Не надо. Это от бессонницы.

— Хочешь, я пойду и узнаю, что творится в доме академика?

— Не говори глупостей!

— Что тут такого? Я просто пройдусь мимо дома. Если милиция или соседи уже узнали обо всем, улица будет полна народу.

— Глупости. Я убежден, что академик перед смертью позвонил в милицию. Да и домработницу он освободил на два дня для того, чтобы она не застала его в кабинете с простреленным черепом и не упала в обморок. Один звонок в милицию, а все остальное, как говорят шахматисты, дело техники. Милиция без труда найдет домработницу, а та сообщит, что часов в одиннадцать или двенадцать оставила старого академика наедине со своим любимым учеником Нодаром Георгиевичем Геловани. О, как многоречив этот факт для неопытного следователя! Подумать только: за час до самоубийства академик был в обществе своего любимого питомца, талантливого физика-экспериментатора и так далее! Мой талант и вообще мою личность вознесут до небес, ибо сей факт окружит самоубийство академика еще бо́льшим ореолом таинственности. (Глоток кофе.) Что и говорить, ты молодчина, отличный кофе. Но вернемся к нашим баранам. Человеческая любознательность не довольствуется простейшими и одноходовыми трагическими сюжетами. А если к тому же кто-то заметил, что у входа в дом долгих три часа стояла машина, а в ней сидела одинокая красавица (еще глоток), то по крайней мере дней на десять город обеспечен пищей для пересудов и досужих предположений. (Я закашлялся. Еще один глоток — и чашечка опустела.) Но представить себе невозможно, как велико будет разочарование, когда в конце концов после долгих поисков удастся обнаружить завещание: ведь оно лежало тут же на столе, на виду у всех, под очками. Ничего не попишешь, Эка, такова уж человеческая природа… Ну, скажем, попали в аварию начальник и его шофер. Никуда не денешься, несчастный случай, ведь на трассе всякое бывает. Человек уже привык к подобным трагедиям. Поэтому этот факт причинит горе лишь близким и друзьям погибших. Но когда факт не удовлетворяет нашего возросшего любопытства, то его очень просто сделать интригующим: за рулем, оказывается, сидел не шофер, а сам начальник. К тому же шофер погиб, а начальника лишь основательно помяло. О, как многозначительно будут смаковать эту подробность дружки-товарищи — тут, мол, что-то не так! А как вы думали, уважаемая Эка!

— Успокойся, Нодар, с тобой творится что-то неладное. Я впервые вижу тебя таким возбужденным.

— Забери эту чашку, Эка.

По отвесной скале карабкается экспедиция из двадцати человек. На лошадях, на ослах и просто на собственных спинах тащат они доски, приборы, постель, посуду. Они направляются на строительство лаборатории космических лучей, находящейся на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря. В этой жалкой дощатой хибаре, носящей звучное название «Лаборатория космических лучей», должны быть обнаружены сверхмощные и сверхпроникающие частицы микромира, энергия которых определяется фантастической величиной — в десятки миллиардов электрон-вольт. Люди идут с энтузиазмом, надеждой и верой в успех, они полны решимости приподнять завесу над поразительной тайной, открыть неизвестные доселе элементарные частицы, вплотную подойти к первоосновам материи. Будущий академик Леван Гзиришвили отпустил бороду. Высокий, сухощавый, загорелый, полный энергии и жизнерадостности молодой человек выглядит весьма импозантно в своей защитной спецодежде и солдатских ботинках. Откуда ему было знать тогда, что после многих лет труда, бессонных ночей и колоссальных затрат энергии он увенчает свой жизненный путь выстрелом в висок.

…Внезапно я вспоминаю пожелтевшую фотографию. На меня смотрят умные, печальные глаза красивой молодой женщины. Кто эта женщина? Что связывало ее с Леваном Гзиришвили? Как повлияла она на его жизнь? Почему он вспомнил о забытой фотографии, пылившейся в архиве, накануне своего самоубийства? А может, она попросту лежала в ящике его стола и он каждый вечер с нежностью смотрел на нее?

«Вы когда-нибудь задумывались, кто вы такой?» — раздается в моих ушах голос моего учителя. Я уже не вижу его осунувшегося лица с призраком смерти в глазах, я слышу только его голос, и голос этот не такой возбужденный, каким он говорил ночью в своем кабинете, нет, это скорее шепот, доносящийся до меня издалека, из другого мира. «Для милиции вы — гражданин Нодар Георгиевич Геловани; для меня — сотрудник, талантливый ученый, доктор физико-математических наук, экспериментатор с неплохим чутьем; для соседей — холодноватый, но воспитанный, корректный молодой человек; для автобусного кондуктора — пассажир; для врача — пациент, но сами-то вы знаете, кто вы такой? Что вы из себя представляете, чего хотите, к чему стремитесь и какой ценой?»

— Эка, воды!

Я сам испугался, когда вместо крика из горла моего вырвался хрип.

Всполошившаяся Эка бежит на кухню и несет мне воды.

— Нодар, тебе лучше встать! Прими холодный душ, он освежит тебя.

Вода камнем застревает в горле. Я ставлю на стол полный стакан. Чувствую, как бледность заливает мое лицо, воздуха не хватает, сердце вот-вот выскочит из груди.

— Нодар, что с тобой?

Сквозь туман вижу испуганные глаза Эки и ее дрожащие губы.

— Нодар, Нодар! — Эка легонько бьет меня по щеке пальцами. Ей кажется, что я теряю сознание.

— Нодар, Нодар, Нодар! — в голосе ее нарастает отчаяние.

— Я подонок, Эка…

— Нодар… — Неожиданная фраза поразила ее, словно пощечина.

— Я никогда не задумывался, кто я такой. — Я говорю еле слышно, горько цедя слова сквозь сжатые губы. — У меня все не хватало времени оглянуться на пройденное, чтобы обдумать, кто же я все-таки есть. Но теперь, этим утром, прошлой ночью, в эту минуту я убедился, что я элементарный подонок, и больше ничего.

— Нодар, успокойся, прошу тебя! — Эка пытается прижать мою голову к своей груди.

Я резко отвожу ее руку в сторону. Глаза мои норовят выскочить из орбит. Я снова услышал стенание крови в жилах. Голова моя разламывается от боли. Неожиданно для себя я падаю на колени и в ярости изо всех сил бью кулаками в стену.

— Я подонок, подонок, я недостоин твоей любви! Я… я… — Все слова вдруг вылетели из головы, и я в остервенении молочу кулаками в стену.

— Нодар! — воскликнула Эка и плеснула мне в лицо воду из стакана.

Я внезапно пришел в себя, и кулаки мои, упершись в стену, застыли. Меня, видно, отрезвил крик Эки, а может, холодная вода капающая с волос на шею и ползущая по спине.