Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Нодар, умоляю тебя, успокойся.

Жалобно просит меня Эка, но в голосе ее уже не чувствуется страха, она догадалась, что я пришел в себя.

Постепенно возбуждение прошло, и я валюсь лицом в мокрую подушку.

— Что с тобой творится, Нодар, скажи, что мне делать, как помочь тебе! — Эка плачет навзрыд. Опасность миновала, и она сразу расслабилась. Эка без сил опускается на тахту и кладет голову на мое плечо. Слезы, словно капли расплавленного металла, падают мне на плечо. Я осторожно поворачиваюсь и прижимаю Эку к груди.

— Успокойся, Эка, уже все прошло, и я спокоен, очень спокоен! — Я целую ее мокрые глаза и еще крепче прижимаю ее к груди.

А она плачет, плачет не переставая, плачет и дрожит.

Утро выдалось пасмурное. Но жара не убывала, в городе невыносимая духота.

Целый день я лежу навзничь и жду Эку.

Я предложил следователю стул и вышел на кухню.

— Разрешите закурить? — вдогонку спрашивает он.

— Пожалуйста.

Сразу начинает с сигареты. Значит, волнуется. Нельзя сказать, чтобы он был очень уж молод, во всяком случае постарше меня. Но, видно, в его практике пока еще не встречалось такого серьезного и ответственного дела.

Страшно парит. Из окна кухни виднеется платан. Впрочем, виднеется — не то слово. Его ветви едва не касаются окна кухни. Листья даже не шелохнутся. Семь часов вечера. Обычно в это время бывает попрохладней.

Я вытащил из холодильника бутылку шампанского, персики и кубики льда. Следователь растерянно озирается по сторонам, не зная, куда стряхнуть пепел. Я вспомнил, что Эка вынесла пепельницу на кухню.

Я вновь возвращаюсь на кухню. Эка в ванной. Она не хотела мешать нашей беседе. Стоило прозвенеть звонку, как Эка, прихватив мои рубашки, тут же направилась в ванную.

— Спасибо! — с вежливой улыбкой на лице говорит следователь и, поглядывая, как я открываю шампанское, стряхивает пепел в пепельницу.

Шампанское — мой любимый напиток, особенно в жару. Люблю, чтобы в бокале с шампанским, каким бы охлажденным оно ни было, плавал ломтик лимона и кусочек льда. Лимон придает полусухому шампанскому такой аромат, что, когда его потягиваешь маленькими глотками, дрожь наслаждения охватывает все существо.

На лице следователя, когда он увидел, как ловко и бесшумно я вытащил пробку из горлышка, мелькнула одобрительная улыбка. Насыпав в бокалы льда, я разлил шампанское.

— Угощайтесь, — говорю я и чокаюсь.

Следователь неторопливо взял бокал и, едва пригубив, поставил на место.

«Вахтанг», — внезапно вспомнил я его имя. А вот с фамилией оказалось потрудней. Он позвонил по телефону часа три тому назад и назвался, но я пропустил его имя и фамилию мимо ушей. Лишь положив трубку, я спохватился, что не запомнил, выражаясь его же языком, анкетных данных. И вот теперь его имя неожиданно всплыло в памяти. Пауза.

Я потянулся за сигаретой.

Следователь вновь отпил шампанского и обвел комнату взглядом. Наверное, он полагает, что обстановка моей квартиры поможет ему создать определенное впечатление о моем характере, вкусе, о моей личности, наконец. Как-никак в научных кругах у меня репутация перспективного и добротного молодого ученого. Да и докторскую я защитил к тому же добрых два года назад. Для науки это ничего не значит, а вот для следователя уже кое-что. Он наверняка успел узнать, что я был самым любимым учеником академика и что в академии я считаюсь его неофициальным преемником на посту директора института физики элементарных частиц.

Следователь спокойно оглядел всю комнату, задержав взгляд на книжном шкафу и полках.

Вдруг у меня возникло желание извиниться перед ним за ничем не примечательную обстановку моей комнаты, не давшей никакой пищи его профессиональной фантазии.

Завершив досмотр, он вернулся к созерцанию фотоэтюда, вырезанного невесть из какого журнала и прикнопленного к стене. Еще минуту назад он без всякого интереса скользнул по нему взглядом. Видно, с профессиональной точки зрения этюд этот действительно не представлял для него какой-либо ценности, но по-человечески ему весьма понравился. Не стану скрывать, гражданин следователь, этюд и мне нравится. Иначе с какой бы стати я стал вырезать его из журнала и тем более вешать на стену. Теперь вот и я вместе со следователем с нескрываемым удовольствием смотрю на прекрасный фотоэтюд. Отличный кадр. На переднем плане группа старух с печальными глазами. Увядшие их лица похожи на грибы, развешанные для сушки. А за старухами беззаботно шагает светловолосая девушка. Виднеются лишь ее шея и голова. Явственно ощущаешь, как треплет ветерок ее прекрасные золотистые волосы. Лицо ее светится любовью. Она, несомненно, смотрит на своего возлюбленного. Юноши в кадре нет, но по взгляду девушки легко догадаться, что он находится где-то поблизости, совсем рядом, и с сияющими глазами направляется ей навстречу.

Фигуры девушки не видно. Но одна-единственная, мастерски схваченная деталь дает почувствовать пластику и невесомость молодого тела, скрытого за спинами дряхлых старух: длинная, изящно согнутая в колене нога, виднеющаяся в просвете между черными платьями.

Следователь уже основательно принялся за шампанское. Видно, оно ему понравилось, а может, на него подействовал взгляд светловолосой юной красавицы… Так или иначе, бокал он опорожнил.

Я тут же наполнил его снова и добавил льда.

Он никак не может подступиться к разговору. Наверное, не находит естественного начала. То, что он придумал заранее, до прихода сюда, после встречи со мной и осмотра комнаты показалось ему неуместным. Я посмотрел на него открыто и пристально. Выглядит он вполне спокойно. Чуть выше среднего роста, заметное брюшко. «Лет сорок, не меньше», — уточняю я про себя. Но лицо его гораздо моложе. Вот почему я счел его своим ровесником или немногим старше себя. Брюшко помогло мне определить его истинный возраст. Впрочем, что мне его возраст? Можно подумать, это имеет какое-нибудь значение.

— В четыре часа утра мы допросили домработницу академика Гзиришвили, — начал наконец следователь.

Я понял, что он решил сразу взять быка за рога.

— Вы присутствовали при его разговоре с домработницей, когда он отпустил ее на два дня?

— Да, я был свидетелем их разговора.

— Вы случайно не помните, в котором часу это было?

— Не помню, кажется часов в одиннадцать.

— Будет неплохо, если вы вспомните поточней.

— Это имеет какое-либо принципиальное значение?

— Возможно, что никакого. Просто в нашем деле нужна точность. Итак… домработница утверждает, что оставила вас наедине с академиком. Прошу припомнить, в котором часу вы покинули его квартиру? Вот здесь уже точность имеет большее значение.