Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Официант уходит.

— Неужели тебе завтра же необходимо быть в Тбилиси? — с сожалением спрашиваю я.

— Да. Вечерним рейсом.

— Как же ты успеешь все сделать?

— Что там успевать. Я почти все сделала сегодня. Завтра меня просто поставят в известность, когда мы получим бумаги и литературу. К одиннадцати я уже буду свободна.

Официант ловко подкатил к нам столик на колесах. Официанту лет двадцать, не больше. У него симпатичное доброе лицо и хорошие манеры.

— Симпатичный мальчик, правда? — по-английски спрашивает меня Нана.

— Лучше говорить по-грузински, — улыбаюсь я. — Английский он наверняка знает. Как-никак школа «Националя».

— Вот этого я и не учла. Ты прав.

— А если ты полетишь послезавтра?

— Невозможно. Послезавтра в институте защита. Мне необходимо там быть.

— Увы, а мне еще пару дней надо побыть в Серпухове.

Официант достает из серебристого ведерка бутылку шампанского и разливает вино в бокалы. Я наливаю себе коньяк.

— Будь здорова, Нана! — чокаюсь я с Наной и, не таясь, с нежностью смотрю на нее.

После возвращения из деревни Нану я не видел. Десять дней мне пришлось пробыть в горах, в лаборатории космических лучей. Потом совершенно неожиданно, не успев приехать в Тбилиси, я на следующий же день улетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Нане, но дома ее не оказалось. Пришлось улететь, даже не сообщив ей о своей командировке. В Москву. Звонить из лаборатории было невозможно, а до райцентра — тридцать километров. Не так уж и далеко, но я просто не хотел звонить. Когда мы возвращались из деревни, я сказал Нане, что на десять дней уезжаю в лабораторию. Она и не ждала моего звонка, ибо я объяснил, что звонить оттуда нет никакой возможности. Расставаться с Наной, даже не успев с ней как следует поговорить, мне было жаль, но в глубине души я даже радовался своей отлучке. Мне просто необходимо хоть несколько дней побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах и думать о Нане на расстоянии.

Но для того чтобы убедиться в любви к Нане, мне оказалось вполне достаточно расстояния из Тбилиси до Мцхеты. «Незачем торопиться с выводами, — увещевал я себя. — Скороспелые заключения часто оказываются ошибочными».

Но дни шли за днями, и моя уверенность, что я люблю Нану, крепла все больше…

Я позвонил ей из Москвы и узнал, что она прилетит в командировку двадцатого октября первым рейсом.

Когда самолет коснулся бетонной дорожки, тяжелый камень свалился с моего сердца. Куда только подевалось ощущение беспомощности и пустоты! Тело обрело необычайную легкость и жажду действия. Неужели это любовь к Нане вернула мне остроту ощущений и беспричинную веселость?

А что, если любовь к Нане всего лишь минутный импульс?

Неужели наступит тяжелое похмелье, и я вновь выдохнусь и сникну?

Не встреть я Нану, вряд ли письмо из Серпухова так окрылило бы меня. Теперь все радовало и воодушевляло: Нана, как раньше Эка, поддерживала во мне жажду жизни.

Эка…

Что-то оборвалось в груди…

Ресторан постепенно заполнился людьми. Преобладали иностранцы. Необычное и торжественное окружение всегда возбуждало и волновало меня.

Я присматриваюсь к Нане. Меня интересует, не поблекла ли Нанина красота в огромном сверкающем зале, в пестроте и многолюдье? Мои страхи оказались напрасными. Более того, торжественность обстановки придала Наниной красоте особую грациозность и привлекательность.

Я убежден, что благородное и полное жизни лицо Наны привлекает внимание каждого нового посетителя.

— Пей! — уговариваю я.

— Но я уже выпила целый бокал!

— Пей еще!

— О чем ты подумал, когда я поехала с тобой в деревню?

Пауза.

Я смотрю Нане в глаза и лихорадочно соображаю, что ей ответить. Чего-чего, а такого вопроса я не ждал.

— О чем подумал? Неужели трудно догадаться, о чем я мог подумать? Ничего плохого, во всяком случае! Или я дал тебе повод думать иначе?

— Прости, — улыбается Нана.

— Прощаю! — улыбаюсь я в ответ. — Но, чур, пить до конца.

— Этот бокал я обязательно допью. Только не торопясь. Ладно? Но большего обещать не могу… Так ты хочешь знать, почему я поехала с тобой в деревню?

— Что ж, послушаем.

— Меня очень заинтересовала твоя особа.

— Но неужели…

— Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Наша встреча в поезде тут ни при чем. Хотя, впрочем, и она здесь повинна.

Я закуриваю.

— За несколько часов до самоубийства академика Гзиришвили ты, оказывается, был у него и разгадал его намерение.

— Откуда ты знаешь?

— Что ни говори, а наш Тбилиси все же маленький город, ничего утаить невозможно. К тому же это событие произвело сенсацию.

— Ну и как? Я удовлетворил ваше любопытство в качестве объекта для наблюдения?

— Представь себе, больше, чем я ожидала. — Нана помолчала. — Знаешь, Нодар, если бы ты тогда неправильно меня понял, я навсегда потеряла бы веру в… — Нана не закончила фразы — на глазах ее показались слезы.

Я едва сдержался, чтобы не расцеловать ее. Я хотел что-то сказать, но комок застрял в горле. Наконец я совладал с собой и взялся за ножку спасительного бокала.

Гиви Рамишвили стоял у входа и осматривал зал. Наверное, искал свободный столик. Когда он увидел меня, в глазах у него блеснула радость, и он направился прямо ко мне.

— Здравствуйте, Нодар! — обняв меня, сказал он.

Я был не настолько старше Гиви, но обратиться ко мне на «ты» он не осмелился.

— Познакомьтесь. Нана Джандиери, — поддержал я тон.

В ответ на улыбку Наны Гиви вежливо поклонился.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил я ему стул.

— В вестибюле меня ждет друг.

— Присядьте хоть ненадолго.

Гиви сел.

— Вас ждет коллега?

— Да нет, одна девушка, мы скоро собираемся пожениться.

— А-а. Так просим вас поужинать с нами. Стол накрыт как раз на четверых!

— И вы никого не ждете?

— Никого, просто я не хотел, чтобы к нам подсаживались посторонние.

— А мы вам не помешаем?

— А может, это вам хотелось посидеть наедине?

— Что вы, что вы, напротив! Нам будет очень приятно поужинать с вами.

Гиви ушел.

— Кто это? — спросила Нана.

— Гиви Рамишвили. В университете он учился на геофизическом, на два курса позже меня.

— А где он теперь работает?

— Если не ошибаюсь, заведует отделом в Институте геофизики. Может, тебе неприятно их общество?

— Ну, отчего же!

— Не пригласить их было как-то неловко. В зале ни единого свободного места.

— Почему ты извиняешься?

Широкая дубовая дверь распахнулась, и в ней появился Гиви Рамишвили в сопровождении девушки.

Моя рука, протянутая за сигаретой, застыла в воздухе.

Тысячи тончайших иголок вонзились мне в сердце.