Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Отар!

— «Отар, Отар»! — передразнил Нижарадзе. — Вас нисколько не волнует, что я с утра ничего не ел.

Он соскочил со стола и прошелся по комнате. В этот момент дверь осторожно приоткрылась и в комнату шагнул Тамаз Яшвили.

— Слава богу, вспомнил-таки меня! — Обрадованный Отар с такой силой стиснул друга в объятиях, что чуть не раздавил ему очки. — Вот, садись за мой стол!

Тамаз смущенно поздоровался с девушками. Те, улыбаясь, кивнули ему. Они много слышали о необычайном таланте молодого математика и сейчас рассматривали его, как какое-то диковинное существо.

Тамаз сел.

— Я вчера забегал к тебе и не застал, — сказал Отар.

— Да, вчера я поздно вернулся. Дай закурить.

— Браво, мой мальчик! С каких это пор? — удивился Отар и протянул ему сигарету.

— Второй год курю.

— А я узнаю только сегодня! — воскликнул Отар. — Нет, не выйдет из меня писателя. Где ты вчера пропадал?

Отар высоко подбросил сигарету, поймал ее ртом, чиркнул спичкой, поднес другу, прикурил сам и бросил сгоревшую спичку в пепельницу. Пепельницей ему служила огромная алюминиевая коробка из-под кинолент.

— Отар, тебя Мирон зовет! — заглянула в дверь тщедушная накрашенная девица.

— Передай, что я польщен его вниманием… Да, в самом деле, — снова повернулся к другу Отар, — где ты был вчера вечером?

— На кафедре, — грустно ответил Тамаз.

— Что-нибудь случилось?

— Да! — кивнул Яшвили и затянулся.

— Что такое, выкладывай!

— Сначала сходи, тебя же зовут.

— Потерпят. Говори, что случилось?

— Неприятности с завкафедрой.

— Надеюсь, ты не натворил глупостей?

— Выходит, что натворил, — натянуто улыбнулся Тамаз.

Отар понял, что другу не хочется говорить при посторонних.

— Деньги у тебя есть? — неожиданно спросил он.

— Есть.

— Тогда продолжим в буфете, я мигом…

Отар отправился к главному редактору.

Кабинет Мирона Алавидзе занимал угловую комнату, одним окном выходящую на проспект, вторым — к темному, мрачному зданию.

В кабинете находились радиоприемник, огромный магнитофон и почему-то два телевизора, один — против стола главного редактора, второй — у окна, рядом с диваном вишневого цвета.

Стол главного редактора поражал своими размерами и массивностью. Спереди к нему примыкал еще один стол, длинный и узкий, по обеим сторонам которого стояли мягкие, красные стулья на алюминиевых ножках. Сам Алавидзе восседал в тяжелом кожаном кресле. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, прошедший Отечественную войну и имевший несколько ранений. После войны он занимал различные руководящие должности, а затем, неожиданно для себя, очутился на киностудии. Редкие светлые волосы падали ему на лоб. В руке он постоянно сжимал толстый красный карандаш. На столе перед ним стоял большой никелированный стакан с остро заточенными красными и синими карандашами.

Отар Нижарадзе смело распахнул дверь кабинета. Алавидзе даже не взглянул на него. Сдвинув очки на лоб, он читал какие-то бумаги, держа наготове свой красный карандаш. Отар подошел к столу, нарочито громко пододвинул стул, сел и достал сигарету.

Алавидзе опустил очки и взглянул на Отара.

«Пусть только попробует закурить», — подумал Мирон Алавидзе. Ему хотелось отчитать старшего редактора, но Нижарадзе только вертел сигарету. Алавидзе смолчал, решив подождать, когда Нижарадзе позволит себе сделать первую затяжку.

— Я прочитал ваш сценарий, — начал главный редактор, не сводя глаз с сигареты, — прочитал и откровенно должен вам признаться, что он мне не понравился.

— Во-первых, это не мой сценарий, батоно Мирон!..

— Все равно. Вы же подписали его! — повысил голос Алавидзе, мечтая в душе, чтобы Отар закурил.

— Совершенно справедливо, подписал, но это вовсе не означает, будто я написал его. — Отар упрямо вертел сигарету, не собираясь закуривать.

Чаша терпения главного редактора постепенно переполнялась.

— Ваша подпись равносильна соавторству!

— И в этом я не могу согласиться с вами, но позвольте спросить, что вам не понравилось в нем?

— На что это похоже, молодой человек, на что? Людей ведут на расстрел! — Тут Алавидзе перешел на «ты». — А ты знаешь, что такое расстрелять человека? Не знаешь. А я знаю! Я на фронте видел, как это делается. А здесь людей ведут на расстрел так, словно коров, то есть овец гонят на зимнее пастбище. Это кино, дружок. А кино, как мы знаем, искусство движений, динамика. А что там у тебя в сценарии?..

— У меня там ничего нет.

— То есть у того, чей сценарий, — главный редактор достал титульный лист и прочел фамилию автора, — у товарища Мгеладзе. Десять грузин ведут на расстрел. Десять человек — шутка ли, десять! — должны проститься с жизнью. А тут одна фраза, два слова: «Всех расстрелять!» Разве так можно?

Отар Нижарадзе взглянул в глаза главному редактору и подумал, что у бедняги голова набита опилками.

— Ты же сам писатель, как у тебя рука повернулась?

«Мокрыми опилками», — уточнил Отар.

— Это не мой сценарий, батоно.

— Чей бы ни был, ты же подписал его! На твоем месте я бы так переделал этот эпизод. — Мирон Алавидзе уткнулся в сценарий. — Куда он, к черту, делся?

Главный редактор нервно залистал рукопись и насилу нашел обведенную красным карандашом страницу.

— На твоем месте я бы так переделал его, — повторил он и снова покосился на сигарету.

Отар Нижарадзе догадывался, что творится в душе главного и с подчеркнутым спокойствием разминал сигарету.

Да… Хотя бы так. Ты, как писатель, прекрасно понимаешь, что главное в этом сценарии сцена расстрела. Но ты, то есть… — Алавидзе снова взглянул на титульный лист, — …то есть товарищ Мгеладзе отодвинул сцену расстрела на задний план. Мы же должны усилить ее, максимально напрячь нервы зрителя… Хотя бы вот так: входит оберштурмфюрер. «Хайль Гитлер!» ревет он. «Хайль!» — подхватывают остальные.

Мирон Алавидзе вскочил на ноги, сдернул очки и, приняв позу оберштурмфюрера, впился глазами в список расстреливаемых:

— Черт бы их побрал, какие немыслимые фамилии, язык сломаешь. Кверен-цха-ладзе, — нарочно исковеркал фамилию главный редактор, — Кверенчхиладзе увести, приготовиться Эркомаишвили! Понятно? — резко повернулся он к Отару.

— Понятно, — кивнул Нижарадзе.

Главный редактор снова опустился в кресло, надел очки и продолжал:

— Кверенчхиладзе уводят на расстрел. Слышится выстрел. Довольный оберштурмфюрер хлопает перчатками по начищенным хромовым сапогам: «Увести Эркомаишвили, приготовиться Грдзелидзе», — и так далее. Что скажешь, разве так не лучше?

— Вы правы, батоно Мирон, лучшего эпизода и придумать невозможно. Вот что значит опыт, — двусмысленно восхитился Отар.