Сергей Татур - Периферия [сборник]

Я слыхала это уже много раз. Истинных, яростных сторонников трезвого образа жизни, готовых платить в бюджет из своей зарплаты, лишь бы был введен сухой закон, я встречала мало, их голос не был слышен широкой общественности.

— Чем же вы можете конкретно помочь этой лечебнице? — спросила я.

— Мы им подкинем на будущий год десяток коечек. Потом — еще. Мало?

Я поняла, что завтра главный врач наркологического отделения лечебницы услышит раздраженное: кого вы к нам посылаете? Вы не к нам ходоков шлите, а в столицу, и не в Минздрав, а… Нас агитировать нечего, мы сами агитаторы.

Я поблагодарила и удалилась. Оставалась еще одна инстанция, где я поставила себе целью побывать. Я отправилась в приемную Президиума Верховного Совета Узбекской ССР. Розовощекий милиционер указал мне на нужную дверь, и я предстала перед заведующим приемной, которого звали Ульджа Джураевич. Ему было за пятьдесят, и во взгляде, и в словах, которыми он меня встретил, не было недоброжелательности. Он указал мне на стул, сказал:

— Отдышитесь, пожалуйста, — и погрузился в бумаги.

На его столе громоздилось неимоверное количество бумаг. Он читал письма и подчеркивал самое важное красным карандашом.

— Ну и ну! — вдруг внятно произнес он. — И это они заявили ветерану! — Дочитав письмо, он обратился ко мне: — Уважаемая, излагайте, с чем пришли.

Суть дела, очищенная от шелухи многословия, не отняла много времени. Он записал мои координаты. Споткнулся о место моей работы:

— Позвольте, разве вы не из этой лечебницы? Так вы не медик?

Видимо, он не разучился удивляться, и это мне понравилось. Каждый день к нему приходило много людей, и он выслушивал их и помогал, если находил их права ущемленными невниманием, волокитой, другими бюрократическими увертками, или разъяснял им неправомочность их претензий, не переступая границ доброжелательности.

— Я тоже… иногда позволяю себе, — вдруг признался он. — Осуждаете? Нервное напряжение. К несправедливости, как и к смерти, нельзя привыкнуть. Иной раз такое увидишь, что на стенку лезть готов: да как же так? Почему? Неужели это неискоренимо?

— Вам тоже не надо, — сказала я.

Ему не следовало располагать меня к себе, но он старался расположить, и я понимала, что он со всеми такой, что ему важно, чтобы человек уходил от него удовлетворенный.

— Курить тоже нехорошо? — спросил он.

— Тоже, — сказала я.

— Вот я и не курю, — засмеялся он, но тут же посерьезнел. — Вы не медик, а просите за медиков. Я, знаете, что хочу сказать? К нам не часто приходят защищать общественные интересы. Идут со своими нуждами, просят за родных, попавших в беду. И мне интересен каждый человек, страдающий за многих. Только таким людям я бы доверял высокие посты.

Он позвонил по телефону министру здравоохранения и выяснил, что в немедленном расширении нуждается большинство наркологических отделений психиатрических больниц республики. И Президиум Верховного Совета Узбекской ССР сделает большое дело, если по этому вопросу примет постановление и обяжет плановиков запланировать, а строителей построить… Министр пообещал подготовить все данные. «Вот как это делается! — восхищалась я. — А я в райисполком прибежала… Смотри и учись: круг обязанностей, круг ответственности, круг прав, и как всем этим пользуется компетентный работник».

— Вы слышали? Это давно назрело. Я доложу руководству, и, возможно, Президиум рассмотрит этот вопрос, — сказал Ульджа Джураевич.

Он заполнил на меня формуляр: кто я, с чем пришла, с чем ухожу. И посмотрел на меня как на школьного друга. Ничего ему не надо было от меня, а надо только, чтобы мне было хорошо. И я сказала себе, что запомню этого человека.

На работе я поймала Борин взгляд, который не могу забыть. Он смотрел исподлобья и отворачивался, едва я встречалась с ним глазами. Я остро почувствовала его взъерошенность, почти враждебность. Что-то копилось в нем, как вода за плотиной. Могло и перелиться. Но днем я не придала этому значения. «Да на здоровье! — думала я. — Дуйся сколько угодно, зубами скрежещи и все такое. Поезд ушел!»

Но перелив через гребень плотины все же состоялся. В этот же вечер. Мы сидели с Леонидом в полумраке, без света, телевизора и радио, тихо, мило сидели, совсем как молодожены, и тут он постучался, требовательно так. Словно долг взять пришел. И, не дожидаясь, пока я открою, потянул дверь на себя. Я сразу догадалась, что это он, но не кинулась встречать-приветствовать, а крикнула:

— Входите, Борис Борисович!

Дверь отворилась, и он явил нам свою персону. Он был еще более взъерошен, чем днем. Глаза недобро светились, волосы топорщились.

— Меня здесь ждут! — сказал он, вперив напряженный взгляд в Леонида. — Очень приятно. Однако я рассчитывал пообщаться, так сказать, наедине, а теперь вижу, что помешал.

— Вы правильный вывод сделали, Борис Борисович, помешали, крепко помешали.

— Я дико извиняюсь, прошу простить…

Он переминался с ноги на ногу. Он ожидал всего, но только не присутствия мужчины в моей комнате. А Леонид и не делал попытки отодвинуться от меня, снять руку с моего плеча.

— Можно, значит, уходить?

Но он не закрыл за собой дверь, что было бы очень логично, а торопливо прошел на середину комнаты, отодвинул от стола стул, сел и вызывающе на нас уставился.

— Так-то вы уходите? — сказала я.

Мне было интересно, что же теперь будет. Неприязни к Борису Борисовичу я не испытывала ни малейшей.

— Гонишь? Третий лишний?

— Вы очень правильно сказали. Чтобы не было никакой неясности, я скажу: третий лишний здесь — это вы. Теперь, когда всем все ясно, будем взаимно любезны.

— А как же, Вера Степановна, а как же? Но, может быть, для начала перестанем обниматься? На людях это неприлично.

— На людях? — переспросила я. — На каких людях? Мы никого сюда не звали.

— Вот как теперь ты ведешь себя, вот как рассуждаешь! А я шел к тебе с одним намерением — руку и сердце предложить. Я все обдумал: я развожусь!

— Спасибо! — поблагодарила я, не паясничая. — Но вынуждена вас огорчить. Ваше предложение несколько запоздало. Вы долго думали. А мир сейчас меняется так быстро.

— Это… это не вина! Какая ты эгоистка, Вера!

Он ударил меня, как палкой. Он не знал, как ему быть, а теперь, когда он решился, я со своим несогласием стала плоха и неблагодарна.

— Спасибо! — опять поблагодарила я, но с другими интонациями. Так отзываются за заботу, в которой давно уже нет нужды.

— Спасибо, но не надо, — прокомментировал он.

Леонид молчал. Я подумала, что сейчас он предложит помочь этому человеку уйти. Но он и не думал вмешиваться, торопить события. Он предоставлял это мне.

— Кстати, Борис Борисович, вы уже до конца разработали теорию светлого кибернетического будущего? Оставлено ли среди компьютеров и роботов место для маленького, слабого человека?