Сергей Татур - Периферия [сборник]

— А что! — сказала я. — Спасибо — очень милая вещь.

— Ну, по нынешним-то временам!

— Но-но! Попробуй не сказать человеку спасибо, если он его честно заслужил, и он мучиться будет, пока не обратит свой гнев на тебя и не изобличит тебя в бессердечии и черной неблагодарности.

— Спасибо за рубль.

— Не спорь со мной, Инка, все равно переспорю. Согласись: есть вещи в материях духовных, в которых ты не волокешь. А не волокешь потому, что заземлилась, рублю улыбаешься, спасибо ни во что не ставишь.

— Поучаешь? Ладно-ладно. На свою голову полюбила. Буду терпеть.

Я обняла ее. Она уже не сердилась.

— У нас останешься или уйдешь? — спросила она.

— Посмотрим. Самостоятельности бы мне! Ульмас Рахманович, наверное, захочет, чтобы я ушла, — предположила я.

— С чего ты взяла. Вот Басов захочет. Он боится тени, шепотков, ухмылок. Слушай, а что у тебя с ним было?

— Ничего.

— Ну, не темни. Ты ведь с ним оставалась!

— Оставалась. И надеялась. Но ничего не случилось. Его что-то личное беспокоило.

— Значит, одни чистые помыслы?

— Говорю же: ни капельки.

— Ну, пижон Боренька! Он и возле меня терся. И тоже ничего. Правда, какой-то странный?

— А я для тебя не странная?

— Еще какая… Но у тебя какие-то несуразные странности, без них мне скучно. Самые большие твои странности заключены в твоей правоте! Слушай: или ты устарела безнадежно, или я до чего-то большого не доросла. Конечно, мне приятнее сознавать, что ты устарела, и я постоянно внушаю себе это. Я, мол, права, и прочь, сомнения! Но ведь сталкиваюсь я с подтверждениями того, что я не доросла.

— Цени, — улыбнулась я.

— Варвара у тебя еще не была?

— А я думала, вы придете вместе…

Варвара тоже явилась ко мне одна. Джинсы и свитер подчеркивали девичью стройность ее фигуры. Общались мы мало. Коллеги, не объединенные узами взаимной приязни. Но и ничем не разъединенные. В таком случае что привело ее сюда? Любопытство?

Его она могла удовлетворить и после моего возвращения на работу.

— Ну, и кто у тебя побывал? — первым делом поинтересовалась гостья.

Я сказала.

— Борис и… эта кисонька? Изумительно! Ну, Боря… я понимаю… А что общего у тебя с Инной?

— Мы дружим.

— Удивляюсь твоему вкусу. С ней же не о чем говорить. Она любит только себя. Никто не умеет так ловко перекладывать свою ношу на других. Правда, ее приятно гладить, но это не женское занятие.

— Зато есть ты, и с тобой есть о чем говорить, — сказала я.

Она громко фыркнула. Варвара могла ответить, что я дерзка, но могла и промолчать, если ее интересовало что-либо другое. И она оставила мою непочтительность без последствий.

— Ты почему извинялась передо мной? — спросила она. — Ну, уколола, так и я в долгу не остаюсь. Ты одна у нас не как все!

— Я обидела и не могла оставить тебя с этой обидой.

— Да прекрати ты! Я не сердилась и позабыла про все давно. Ты лучше расскажи, — она выжидательно посмотрела на меня, прося-умоляя ничего не утаивать. — Когда ты таблетки проглотила, что с тобой стало?

— Со мной… Я провалилась в никуда.

— Вот-вот! Это твое «никуда» — что это такое?

— Ничего. В этом «никуда» снов не было. Потом голова и живот болели.

— Я не про сны твои спрашиваю. Болела… Еще бы! В туннеле ты была?

Она придвинулась и буквально рассверливала меня глазами, стараясь запомнить каждый нюанс моей реакции.

— В каком еще туннеле?

— Вот темная! Когда человек умирает, его душа отделяется от тела. И через длинный-предлинный туннель устремляется в иной мир. Ты разве не видела свое распластанное тело со стороны, глазами своей души?

— Кто тебе это навыдумывал?

— Значит, у тебя не дошло до отделения души от тела.

— И замечательно! Иначе как бы потом они снова соединились?

— Как, как! Это произошло бы без твоего участия. Бывает, у тяжело больного душа отделится, побудет немного рядом с телом, а потом снова вселяется в него, и человек выкарабкивается.

— Если душа видна в момент отделения от тела, у нее должна быть форма, цвет. Ты это наблюдала?

— Мне говорили, и очень подробно.

— Ты, случаем, не верующая?

— Нет, а что?

— Потусторонностью какой-то веет от твоих суждений.

— И пусть. Почему в жизни не должно быть места чудесному?

— Кто же тебя просветил по этой части?

— Экстрасенс один.

— Он, конечно, видит дальше и больше, чем ты.

— И чем ты. Ты можешь это не принимать, но зачем смеяться?

— Смеяться? В моем положении? Это все не то, Варя, о чем ты думаешь. Твоя честь замужней женщины в опасности. Не туннель, а обыкновенная двуспальная кровать — предмет видения твоего экстрасенса.

— Он слишком стар для этого.

— Он завлекает, — сказала я. — Но если ты считаешь, что он для этого слишком стар, то я не вправе оспаривать твое мнение. Ты как живешь? Замужеством довольна?

— Знаешь, довольна.

— Плохо, что до этого ты не была замужем за русским. Ты бы сравнила. Мне интересно знать, каково русской женщине быть замужем за узбеком, а сравнить ты не можешь.

— Язык я знаю. Шероховатости сглаживаю.

— Это трудно? Ты себя заставляешь?

— Это не просто. Но если ты хочешь, чтобы в твоем доме все было хорошо, пойдешь и на это.

— И сильно тебе приходится стараться, чтобы ему было с тобой не хуже, чем с узбекской ханум?

— Как когда. Но правда твоя: приходится стараться.

— Старайся, это себя оправдывает, — сказала я.

— Не умеешь без подвоха?

— Могу. Я без подвоха советую тебе и дальше стараться.

— Знаешь, чего я не люблю? Когда мне говорят, что я должна делать. Не люблю, но терплю.

— Раз терпишь, это хорошо.

Варвара обняла меня и улыбнулась. Она побыла еще, но недолго. И ответа на вопрос, что же привело ее в мою больничную палату, я не получила. Басов, Инна и Варвара приходили по одному, чтобы узнать от меня нечто, не предназначенное для чужого слуха. Борису Борисовичу важно было узнать, не легла ли на него тень. Инну занимал один вопрос: «Почему?» Но что пыталась выведать у меня Варвара? Есть ли туннели в иные миры? Сознание и плоть и кровь живого человеческого организма. Разве они делимы? Разве могут существовать врозь? И если есть туннели, по которым души умерших устремляются в иные пределы, почему в этих туннелях нет обратного движения? Души умерших могут перемещаться только в том направлении, в котором течет время? Но если душа нечто отдельное от тела, нечто самостоятельное, новый тип материи, то где тот светлый миг, когда она вселяется в тело, одухотворяя его? Кем он открыт и зафиксирован?

«Вера, не занимайся чепухой, — сказала я себе. — В природе нет ничего, что ускользнуло бы от всепроникающего ума исследователя. И, существуй душа реально, она давно бы стала объектом изучения, таким, как, например, сознание. Варвара поет с чужого голоса. Да, за этим она и явилась — за доводами. Открылся ли мне туннель — путепровод душ? Как я не догадалась, что для нее это важно?»