Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Уныло? — спросил Носов.

Ракитин пожал плечами. Он вспомнил длившуюся годы борьбу отца за просторные дома-коттеджи для больших сельских семей, борьбу, в которой у отца множилось и множилось число сторонников, и многоэтажные дома без приусадебных участков, наконец, получили отставку. Это была захватывающая эпопея! Жизнь сортирует и отбирает, оставляя только за сильным и лучшим право на продолжение рода.

— Жилье не пустует? — спросил Николай Петрович.

— Что ты! Тут гектарщикам делать нечего.

— Их прельщает самая ранняя стадия?

— Сливки их прельщают. Это все наигранные комбинации.

— Но ведь чем раньше вложенные средства дают отдачу, тем лучше.

— Это первейший аргумент тех, с кем гектарщики делятся доходами. Они так проникновенно пропоют тебе о нетерпении первопроходцев, что другую сторону ты и слушать не захочешь. Причем они и себя причислят к этому святому племени.

— Мне называли фамилии директоров целинных совхозов, которые за год кладут в карман столько, что потом могут всю жизнь не работать. Они, конечно, промежуточное звено, сам понимаешь. Писем на эту тему не поступает.

Николай Петрович был поглощен зрелищем особенно урожайного поля. Сбросив листья, оно закипело.

— Вот это хлопок! — сказал он и потер руки, словно это было его поле. Тут было много машин и тракторных тележек. Они работали слаженно, и это усиливало впечатление щедрости поля. Затем потянулись недавно освоенные земли. Теперь хлопчатник чаще чередовался с бахчами, луком, арахисом. Местами плантации угнетала соль, и растения принимали карликовые формы: одна-две миниатюрные коробочки на крошечном кусте. Эти кусты воспринимались как сигнал бедствия. Но и здесь встречались участки, где хлопок радовал, С бахчей урожай уже вывезли. На них изредка забредал какой-нибудь молодец, охотник до остатков былой роскоши. А на луке и арахисе было людно. Женщины и дети усердно набивали мешки. Выделялись подтянутые, ловкие джинсово-адидасовские парни и девчата.

— Студентики! — догадался Носов. — Любопытно. Разомнемся?

Он не спеша вошел в грядку, захрустел ботвой. В вельветовых бежевых брюках, в трикотажной серой рубашке, в туристских растоптанных ботиночках, в причудливой кепчонке, улыбающийся, домашний-домашний, он сейчас был своим для людей самого широкого круга. Минимум интеллигентности, максимум здравого смысла. «Одно слово произносим, три в уме держим — даешь, Орестович!» — подумал Ракитин Еще он подумал, что спокойно может шествовать за своим другом, предоставив ему инициативу. Не к группе направился Носов, а к парню в сторонке.

— Ну, как здесь, браток? По скольку выгоняете? Мы бы тоже вкаланули, если резон есть. Так по скольку?

Шабашникам гектарщик жаловал по пятнадцать рублей в день. Кормил досыта.

— Со своими как договариваетесь? — спросил Носов.

— Пока ваты вдосталь, бригада пишет на нас килограммы. А мы свои законные сто рублей в общий котел кидаем. В итоге тишина и покой в ближайших окрестностях.

— Ни стука, ни звука? Умеете! — осклабился Носов.

— Умеем, — согласился студентик. — Четвертый год, пора и научиться.

К ним подкатился хозяин-гектарщик, опрятный кореец, наверное, потомственный луковод. Обменялись приветствиями. Михаил Орестович улыбался корейцу, как старому знакомому, долгим отсутствием которого на сцене жизни он был прямо-таки удручен. И Николай Петрович улыбался, но, помня о распределении ролей, более снисходительно и высокомерно. Словно прицеливался.

— Интерес или любопытство? — спросил хозяин.

— Как знать! — мечтательно сказал Носов. — А сколько в клюв?

— Червонец. Документов ваших не надо.

— А чтобы вот так, как ты, землю взять? Так ведь вернее?

— Об этом не со мной, — отмахнулся кореец.

— Ну, вернее ведь, а? — допытывался Михаил Орестович.

— Для меня вернее, я умею.

— И мы сумеем! — заверил Носов. — Ты нам вот что подскажи: сколько просить?

Кореец понял, о чем речь, и сказал:

— Половину от хлопка. Под хлопок десять возьмете — под остальное пять.

Носов сердечно поблагодарил.

— Да, — спохватился он, — а сколько дать?

Луковод развел руками и перещеголял Михаила Орестовича улыбкой.

— Мы дадим, — сказал Николай Петрович. — Чего ты?

Улыбка корейца стала еще шире, еще уважительнее. На дипломатическом рауте ей бы цены не было. Пожали друг другу руки — все чинно, все благородно. Поехали дальше.

— Я в Крыму в прошлом году отдыхал, в Ялте. Кило лука — два рубля. Вывези из республики — озолотишься, — подытожил Носов.

— Так следят, смотрят.

— А ты вагон закажи. На железной дороге ГАИ постов еще не ставит.

За луковым полем по всхолмленной равнине ползали тракторы, тянули за собой широкоскулые ковши скреперов. За ними густо стлалась жирная лессовая пыль. Скреперы и планировщики превращали очередной участок целины в идеальную плоскость. Чтобы вода в борозде ни во что не упиралась до самого ее конца. Срезанные бугры сбрасывались в низины.

— Вот истинные труженики! — воскликнул Носов. — Подойдем, тебе, тоже надо иметь представление.

Пошли к ближайшему скреперу. В насыпанном грунте ноги проваливались глубоко, и пыль набивалась в ботинки. Скрепер остановился, из кабины выпрыгнул выкупанный в пыли парень. Только ярко пылавшие зрачки не были припорошены пылью. Родом он был из Ура-Тюбе.

— Пятнадцатый год мы пишем о герметичной тракторной кабине с кондиционером, и хоть бы что, — сказал Носов. — Правильно ставим вопрос, товарищ механизатор? — Таджик закивал и зажестикулировал.

— За границей на это давно пошли.

— Я бы за своя рубль такая кабина ставил, сам кондиционер покупал. Кубометр больше — все окупился бы. Такое дело. Чистый воздух дышать или пыль дышать, что лучше? Лучше рубль свой дать и чистый воздух дышать. Тогда больше рубль в карман придет.

— Тебе сколько лет? — спросил Носов.

— Тридцать два.

— А сорокалетние у вас есть?

Таджик задумался. Уж весь он был в земле, в пыли. Как в скорлупе.

— Один есть, — сказал он. — Скоро уйдет. Тяжело, кто немолодой.

— Когда трактор может, а человек нет, кому это нужно? — спросил Николай Петрович.

— Я тоже скоро уходить, — сказал таджик. — Скоро я не может.

— Кабина даже не подрессорена. Жарища. Пыль. Человек на пределе.

— Ты в Москву писал? — спросил Николай Петрович.

— Зачем? — удивился скреперист.

— Чтобы там знали твои потребности.

— Вой-бой! Там не дети. Я начальник мой говорил. Дальше пусть мой начальник говорит.

— Начальник твой тоже в кабине трактора свой рабочий день проводит?

— У него кондиционер.

— Вот видишь. На начальнике своя рубашка, на тебе своя.

— Нет, — возразил таджик. — Я моя начальник знаю. Если он не может, то не может. Хочет, но не может. Бывает так?