Сергей Татур - Периферия [сборник]

Носов кивнул.

— Говоришь, сам бы купил кабину с кондиционером?

— Сам, — повторил скреперист.

Они кивнули ему, прощаясь, а он кивнул им, и блеснули белые ровные зубы. Скрепер пополз, а за ним поползла-заклубилась пыль. Неподалеку бригада монтажников собирала лотковый ороситель. В готовом виде он походил на многоножку. Другая бригада прокладывала дрены из гончарных труб. На следующий год к этим гектарам прилипнут ловкие и хваткие людишки: поселок здесь еще не строился.

Опять пошел хлопчатник, чахлый, неухоженный. Блеснули маслянистые, лакированные листья арахиса.

— Совхоз «Арпасат», — объявил Носов.

Под лотковой трассой гнездились землянки. Часть крыши над квадратной ямой составлял лоток, часть — сухой камыш, покоящийся на жердях. Летом под лотком было прохладно, и от земли тоже шла прохлада. Носов и Ракитин направились к первой землянке. Вокзальные умельцы, бордовые от многолетнего пития, убирали земляной орех. Они старались, но слишком много сил было оставлено ими в пивных и забегаловках, и теперь они исходили потом. Арахис занимал широкую полосу вдоль лотков. За ним было белое хлопковое поле. Две хлопкоуборочные машины стояли на его краю. В землянке царил полумрак. Дети малые шлепали босиком по земляному полу.

— Не уставать вам! — сказал Носов по-узбекски молодой хозяйке.

Вошел хозяин, и Носов повторил:

— Не уставать вам, уважаемый!

Хозяина звали Рахимом Раджабовым. Он был из благословенной Ферганской долины, из лучшего, можно сказать, уголка на земле. Носов справился о здоровье хозяина и его семьи, о делах. Спросил, не простужаются ли дети. Нет, чего им станет? Скоро в школу.

— Детям скоро в школу, а мы из свадебных долгов еще не вылезли! — пояснила хозяйка.

Рахим Раджабов внимательно на нее посмотрел, и она вышла и увела детей.

— Пять тысяч нужно отдать, — сказал он. — И отдадим. Арахис нынче вон какой.

— А хлопок?

— Хлопок не наш, арахис наш. Нас арахис кормит.

Хозяйка внесла чайник чаю и лепешки. Хозяин постелил на влажный пол кусок полиэтиленовой пленки, а на нее — кошму. На кошме развернул дастархан.

— Тоже хотим взять землю, — сказал Носов. — Как вы, уважаемый, драгоценный наш Рахим-ака.

— Это можно, — сказал хозяин. — К директору идите.

— А сколько?

— Сколько скажет, — просто объяснил Рахим.

Михаил Орестович многозначительно посмотрел на Николая Петровича, и тот пошел к машине. Чай был так себе, не девяносто пятый, и хозяин из пиалы снова вылил его в чайник, но это не сделало напиток крепче и ароматнее. Николай Петрович вернулся, торжественно держа на вытянутых руках ляган с пловом, правда, уже остывшим, и две касы с огурцами и редькой.

— Пожалуйста, уважаемый! — пригласил Носов хозяина.

Замелькали ложки, ритмично заходили челюсти.

— Чего хлопок не собираешь? Вон какое раскрытие! — опять не сдержался Носов.

— Сначала арахис. За хлопок я только в ведомости распишусь, ничего не возьму.

— Тогда машины зачем вывел?

— Для начальства.

— Что, они не в порядке?

— Арахис выкопаю — сразу будут в порядке.

— Стратег! Не зря предки придумали притчу о своей рубашке, — сказал Носов. Теплее стало в землянке, уютнее.

— Что лучше, вагончик, юрта, землянка, шалаш? — спросил Николай Петрович.

Носов перевел, потом перевел ответ. Вагончик хуже сковородки. Шалаш лучше. В землянке жить можно. Через неделю Рахим отправит семью, а в ноябре сам уедет. Два прохода машиной, а на подборе он корячиться не намерен. Пусть запахивают. А юрта… юрта лучше всего. Но где достать? За ценой он бы не постоял.

Ракитин вспомнил выкупанного в пыли таджика-скрепериста, который тоже не постоял бы за ценой. Только у того в цене была кабина с кондиционером.

— Сколько дать директору, Рахим-ака? — опять спросил Носов. Он щедро, душевно улыбался. — Пять тысяч хватит?

— Пять тысяч — пять гектаров, — сказал хозяин.

— В личное пользование?

Рахим удивился его неосведомленности.

— А как же, уважаемый? Ну, и хлопка возьмете десять гектаров, без хлопка нельзя. Сделайте, как я! Денег не вносите и за хлопок ничего не получайте, расписывайтесь только.

Носов многозначительно кивнул.

— Директора-то как звать?

— Хаким Юнусович. Он все может, он большой человек.

— Спасибо тебе.

Они поехали, и Носов, посерев лицом, изрек:

— Гад, вот гад! Погубит хлопок. Пустит его под снег. Октябрь, а у него ни одного съема. Неужели мы таких людей воспитываем, а, Петрович? Я часто спрашивал себя, почему на целине плохо с хлопком. Теперь мне ясно. У гектарщиков хлопка не было и не будет.

— У Рахима арахис, — сказал Ракитин. — Он за свадьбу не расплатится никак. Поди, тысячу человек наприглашал. Всю махаллю. А в ферганских колхозах какие заработки? Там, где один человек справляется, председатель ставит троих. Все должны работать, у всех дети.

— Сколько, по-твоему, можно переселить из долины? Миллион можно?

— В самый раз будет.

— Нет, земель на миллион человек быстро не освоишь. У нас и воды столько нет. Вот заводы и стройки могут взять хоть два миллиона.

— Но не у нас в республике.

— В паспорте у тебя что написано? Что ты гражданин Узбекистана? Ты гражданин СССР. А в стране рабочих мест хватает.

Николай Петрович с этим доводом согласился. Но сказал о традициях, которые мешают покинуть родной дом и родной кишлак, и о трудностях акклиматизации.

— Мне дети босые на земляном полу покоя не дают, — возразил ему Носов. — Хотя бы сандалии, паразит, купил. Им цена рубль за пару.

Они вырулили на асфальт, и их обогнала «Волга», а затем и широкоскулый ульяновский вездеход. Ракитин не обратил внимания на пассажиров, а Носов воскликнул:

— Товсь, Коля! Тен покатил собственной персоной. Скорее всего, в сопровождении директора совхоза.

Держались поодаль. «Волга» и «уазик» встали на сером пустыре с несколькими котлованами под завтрашние дома. В трех местах были смонтированы коричневые керамзитобетонные панели. Тен их оглядел, ощупал. Директор, мясистый, с выпирающим животом, держался сзади. Тен что-то сыпал ему скороговоркой и не приближался. Тот кивал.

— Недоволен чем-то Тен, — определил Николай Петрович.

— Мне плохо видно.

— А ты представь, что это немое кино.

Тен развел руками, разочарованный размерами пустыря. Директор закивал чаще, энергичнее. Тен смачно плюнул и нырнул в свою машину. Проехали еще километра три. У конструкций, которые в завершенном виде должны были стать полевым станом, сцена повторилась. И повторилась она у следующего полевого стана, окаменевшего в начально-срединной стадии.

— Почему — в воскресенье? — спросил Носов.

Николай Петрович не знал почему. Но он знал, что этот директор не будет спешить ни с поселком, ни с полевыми станами, распекай его или гладь по головке. Не он придумал распыление средств, но оно его устраивало. Тен кипятился, грозно жестикулировал. Директор взирал на него с оторопью, как школьник на учителя, которому нельзя прекословить. Потом Иван Харламович юркнул в свою машину, и «Волга» покатила в одну сторону, а вездеход — в другую. Тен и директор не обменялись прощальным рукопожатием.