Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Куда спешите? Дайте соседям проститься.

Гроб поставили во дворе, и пожилые женщины обступили его и скорбно склонили головы. Затем процессия направилась в институт. В просторном вестибюле состоялась гражданская панихида. Играла траурная музыка. Прощальное шествие перед гробом длилось долго. Многие женщины плакали, и кто-то за моей спиной подивился этому:

— Покойного, однако, любили.

Так, как отец, все же мало кто работал. Так беззаветно, самозабвенно, упоительно. Так страстно. Мало кто умел быть так добр к людям. Да, мало кто.

Наконец гроб водрузили на катафалк. Отупение было полное, я не чувствовал ничего. Вдруг город мертвых окружил нас обелисками и надгробиями. Памятники мраморные, гранитные, лабрадоритовые, бронзовые, бетонные, казалось, соперничали между собой блеском полированных плоскостей. У могилы стояли мрачные мужчины в брезентовых робах с веревками и заступами наготове. Светились отполированные лезвия. Еще несколько человек сказало прощальное слово, из гроба удалили цветы, и зачастил молоток в неожиданной тишине, зябкой-зябкой. И гроб качнулся, опускаясь. Вырос холмик, его обложили венками. Я тупел все больше и больше. Но мать, я запомнил, держалась молодцом, и Варвара тоже.

Они пришли вместе. Они светились.

— Какие вы красивые! — сказал я, придвигая им стулья. — Прошу извинить за вторжение в личное, но из вас получилась бы прекрасная пара. Вы смотрите друг на друга так, словно я попал в точку. Вы не знаете, как я рад вас видеть. Мне сейчас мало кого хочется видеть, но вас я приветствую от всего сердца.

— Примите наше искреннее соболезнование, — сказала Шоира. — Я слышала, что отец ваш был замечательный человек.

Едва ли она слышала это. От кого?

— Мы всей душой с вами, — сказал Ядгар.

— Спасибо, дорогие, — поблагодарил я. — Вот учусь общаться с отцом в его постоянное отсутствие. Что скажете? Мистика? Не знаю. Иногда это получается. Но не на кладбище. На кладбище я вижу только могилу.

— А… как это происходит? — спросила Шоира.

— Наедине с собой. Ночная предутренняя тишина. Полусон-полуявь. Стирание граней между былью и небылью. Вдруг я заговариваю с живым отцом, точно зная, что он неживой. Я пытаюсь коснуться его рукой. Рука проходит насквозь. Я готов криком кричать: это не тело, а образ, дух, воображение. Но остается ощущение, что он ушел не навсегда. Я словно ступаю на мост. Мост необычен, его второй конец упирается в неведомый берег, на который еще не ступал никто.

— Верить вам или не верить? — спросил Ядгар Камалович.

— Нет, конечно. Я создал себе иллюзию, и мне уже не так больно.

— Не может быть, чтобы вы не готовились к этому дню.

— И думал, и готовился. Но — не приготовился. Ибо не вижу в себе смирения. Кладбище предполагает общение с могилой. Я нахожу там внешние атрибуты смерти и ухожу, разочарованный. Для общения с отцом, оказывается, есть звездные предутренние часы, сон на грани яви и явь на грани сна. Когда-нибудь и вам придется окунуться в это.

Ядгар Камалович чуть заметно подернул плечами, словно произнес про себя: «Чур, меня!» Спросил:

— Николай Петрович, вы не продолжатель дела отца?

— В прямом смысле — нет.

— В широком смысле? Как и все мы? Если бы вы делали его дело, вам было бы легче.

Я согласился, и теперь они должны были сообщить мне, с чем пришли.

— Вы нас познакомили, — торжественно сказал Ядгар, и я кивнул — он ничего не придумал, я их познакомил и знал для чего. — Вы указали нам путь друг к другу. И мы открыли друг друга на этом пути и не хотим расставаться. Вы, Николай Петрович, теперь наш старший брат, Шоиры и мой.

— Рад быть вам братом, — просто сказал я.

— Мы приглашаем вас на свадьбу!

Я встал и обнял сначала Ядгара, затем Шоиру. Сказал:

— От души поздравляю. Будьте счастливы.

— Будем, Николай Петрович. Для этого и живем.

— Только ли для этого? — спросил я.

— Только, — повторила Шоира. — Все остальное — ступеньки.

— Приятно слышать. Этот вывод вам очень поможет в работе с людьми. Мне нравится ваша увлеченность. Но до сих пор она была прямолинейна. Вы, наверное, удивлялись, почему вам не всегда идут навстречу? Из-за неприятия вашей прямолинейности.

— Я поняла это. А вы могли бы раньше меня предостеречь.

— Не мог. Этому не учат. К этому приходят или не приходят, — сказал Ядгар Камалович.

— Этому учит сама жизнь! Но вы, Шоира, способная ученица. Нет и года, как я наблюдаю за вами. Вы очень выросли.

— Да, на этот год падает все самое лучшее в моей жизни. Вы же знаете — мне вернули платье! Взамен порезанного. Правда, я до сих пор не знаю кто. Когда мне его вернули, мне показалось, что весь мир состоит из моих друзей. Знаете, хуже всего, когда тебя не любят. Теперь я не краснея могу сознаться: меня не любили. Мне и платье порезали, чтобы показать это. И тут — вы со своим предложением и Ядгар со своим практицизмом. Я пошла к людям, как вы посоветовали. Вникала в их нужды. И люди поняли меня. Платье, которое мне вернули, — это поддержка. Я в один день и повзрослела, и поумнела. С тех пор все время слежу за собой. Мое «я» никогда не должно заслонять людей, которых я представляю.

— Вы очень выросли, Шоира, — повторил я. — Вы сами не знаете, как выросли. Мое первое впечатление о вас — в целом прекрасное — было очень сложным, необычным. Было непросто оценить ваше стремление к личному успеху. Ведь вы стремились к нему через высокую производственную и общественную активность.

— Теперь личный успех я стремлюсь заменить личным примером. Награды, почести — в них ли счастье? Счастье, когда идут за тобой. Я не сказала вам еще об одном своем празднике. Помните, на пленуме горкома партии я подробно обрисовала все художества Валиева. Думаете, меня не грызла мысль, что я себе плохо делаю? Я тогда очень любила себя. Но если не я, тогда кто? И я решилась. Вы, Хмарин и Носов добавили свои факты. И мы развенчали Инжирчика. Показали, какое он ничтожество. А как он смотрел на меня за день до этого! Он смотрел на меня сверху вниз, как на букашку кусачую. Он покажет! Он растопчет, и для этого ему даже не надо будет рассердиться! После него чище стало на фабрике. Если я права, я должна добиваться своего, а не взвешивать, что я буду за это иметь.

Я вспомнил: он посулил ей орден. А почему бы и нет? В мире этих новоявленных деляг все продается и покупается, надо только называть стоящую цену.

— Нет, — сказал я, — вы преувеличиваете. Вы здесь очень толково рассказали, как пришли к выводу, что нельзя, вернее, вредно преувеличивать свою роль. Но это же самое верно и в отношении моей роли.

— Вы человек иного плана. Вы спокойно отдаетесь задуманному, вас не влекут новые должности, почет.