Сергей Татур - Пахарь

Прогрохотал первый трамвай. Удары о стыки рельсов возникли далеко и, усиливаясь, приблизились к дому, обогнули его и удалились. Ночь протекла — одна из многих в великой и непостижимой реке времени. Болела голова. Мне было плохо, очень плохо. Более всего на свете я бы не хотела, чтобы у меня когда-нибудь была еще такая ночь. Дала ли я полный отчет в содеянном? Я не знала. Но я знала, что вина еще не искуплена, хотя урок и извлечен. Извлечение урока могло быть лишь частью искупления вины.

Чувство вины не проходило, и я с трепетом ждала приезда Димы. Мне казалось: Дима непременно увидит мое состояние и поймет, чем оно вызвано. После свадьбы наши отношения строились на верности. На иной платформе, насколько я представляла себе это, здоровой семьи не создашь. Вековая мудрость народа говорила об этом же. У меня никогда не было повода сомневаться в верности Димы, и я, в свою очередь, не давала ему такого повода. Сама мысль о том, что он может изменить мне, была настолько нелепой, настолько кощунственной, что я не рассматривала ее сколько-нибудь серьезно, а отвергала в зародыше. Он был мне верен. Я же согрешила, пусть в воображении, но отступилась от данного ему слова. А от поступка, который воображение рисует как вполне возможный, до реального деяния всего один шаг. Близость этого шага все еще приводила меня в содрогание. Я никогда не готовила себя к тому, чтобы изменить мужу, не вынашивала такой мысли. Еще в юности я внушила себе, что неверность — не для меня, что и муж, и я будем верны друг другу и на верности построим свое счастье. Надо мной смеялись — это я переживала легко. Мне завидовали — этих людей я понимала лучше. И вот я чуть сама не развеяла, не пустила прахом все, чем жила, чему поклонялась. Как я дошла до такой жизни?

Как и почему — на эти вопросы я искала ответа. Застлала глаза обида? Нет, когда мы ехали с Борисом к нему домой, моими поступками руководили не обида на Диму и не желание отомстить. Обида молчала, когда я решила поехать. Она не пришла, она была во мне, она рождала злые мысли и ощущения. Но стремление досадить ему, возникшее было ранее, угасло. Тогда что же влекло меня? Любопытство, как все это будет с новым мужчиной? Если об этом думать, появляется и любопытство. Но я не думала об этом. Не думала, но поехала и вошла в его дом, и пила вино, и танцевала с ним. О чем же я тогда думала? Что этого нельзя делать. Значит, если одна часть натуры говорит «нельзя» и восстает, то другая часть души снимает запреты и молчаливо подготавливает грехопадение? Да, расстановка сил была такая. Что-то развинтилось во мне, реакция сдерживающих центров замедлилась. И этому способствовали одиночество и Скачкова, проповедующая свободную любовь. Вдруг остановилась, посмотрела на себя со стороны и увидела, что падаю. Замерла. И остановила меня не унизительность падения, а возможность потерять все — возможность, за которой стоило подлинное одиночество.

Значит, я не отвергала случайную связь, а только страшилась ее последствий? Неправда! Не наказание удержало меня. Мне стало противно. И наступило стремительное возвращение на круги своя. Ценности, в которые я верила, всегда были и будут на высоте.

Кирилл был в школе, Диму я ждала вечером. Чтобы не метаться в четырех стенах, я пошла с Петиком гулять. Мне казалось, что на людях будет легче. Мы шли вдоль берега Бозсу, вниз по течению. Ветви плакучих ив почти касались желтой воды. Мальчики уже купались, повизгивая от холода и восторга. Петик провожал их жадными, завистливыми глазами. На излучине, на самом мысу прилепилось пристанище моржей — любителей зимнего купания. Обогнув стадион, мы перешли на левый берег. Сын молчал, словно угадывал мое настроение. Он срывал одуванчики и дул на них, смешно выпучивая щеки. Парашютики семян зависали в воздухе. Река, деревья, трава, простор, свобода, столь неожиданные в большом городе, лишили его языка. Какую обильную пищу давали они впечатлительному детскому уму!

Бронзовый Гагарин на пьедестале из бордового гранита держал спутник в воздетых к звездам руках. Человек и небо. Что там, за гранью известного, и что еще дальше, за гранью воображения? И чем привлекает нас небо, чем манит? Беспредельностью, по сравнению с которой любой земной простор микроскопически мал? Я опять пожалела, что Гагарина уже нет с нами. В памяти народной это одна из незаживаемых ран.

Мы перешли улицу и оказались у лестницы, ведущей в детский парк. Там, где лестница переходила в аллею, Мальчиш-Кибальчиш трубил в горн, а бронзовый скакун храпел под ним, смиряя свою резвость.

— Купи мне трубу и шапку со звездой! — сказал Петик. Он всегда быстро делал практические заявки.

— Ты хочешь быть как Мальчиш-Кибальчиш?

— Хочу! Я никогда не сидел на коне.

Мы поднялись на вал, к остаткам крепостной стены. Узкие бойницы смотрели на жилые кварталы. Я подняла Петика, помогая ему заглянуть в бойницу.

— Отсюда стреляли во врагов! — сказала я.

— Из лука? — спросил он.

— Из ружей.

— Пираты стреляли?

— Пираты на морях, а здесь где ты видел море? Когда враг приближался, жители города уходили в крепость, запирали ворота и отбивались.

Я с трудом оттащила его от бойниц. Он осмысливал увиденное. Здесь были сражения! Здесь стреляли, кололи, рубили, идя на приступ и отражая натиск. Здесь падали убитые и стонали раненые!

— Мама, если я буду стрелять из бойницы, а Кирилл будет внизу с саблей, кто победит?

Он страстно хотел, чтобы я ответила: «Победишь ты». Но я не доставила ему этого удовольствия. Он и так часто показывал себя недобрым человеком: бросал в птиц камни, топтал муравьев.

— Кирилл не может быть твоим врагом, — сказала я. — Если ты будешь стрелять из бойницы, то Кирилл будет с тобой рядом, вы ведь братья.

— А понарошке?

— Тогда победит Кирилл, он сильнее.

— Я пулемет поставлю! Я не дам ему победить меня!

Потом он попросил покатать его на карусели и сидел на зыбком стульчике, вцепившись руками в цепи, а центробежная сила отжимала его к ограждению. Лицо его было напряженным, он мчался, рассекая воздух, враги трепетали и, посрамленные, бежали, бросая оружие.

У обзорного колеса я столкнулась с Борисом и Валентиной. Они увидели меня первые и стояли, поджидая, а я подходила к ним и не видела их. Я еще удивилась, почему эта парочка заступила мне дорогу, места было много. С высоты своего роста Борис неторопливо цедил слова:

— Оля, здравствуй! Познакомься с моей девушкой. Как она тебе?

Я опешила. Тихо ответила на приветствие. Улыбнулась Вальке. Встреча была неожиданной совершенно.

Спокойствие возвращалось ко мне, а с ним и умение владеть собой. Винить в чем-то Бориса было бессмысленно, Валентину — тем более.