Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Несколько минут молча пили чай. Арслан старался унять свое волнение. Он ни в коем случае не должен показать, что разделяет мнение Нишана-ака.

— Очень я уважаю Кари-ака, — проговорил Арслан глухо. — Он же всегда был здравомыслящим человеком. Надо его предостеречь от необдуманного шага. Вы поговорите с ним, он к вашим словам прислушается…

— Э-э! — махнул рукой Кизил Махсум. — Теперь есть другие, к кому он прислушивается.

— Я не знаю таких людей.

— Знаешь… Баят его убедил, что Нишана лучше убрать, пока не поздно. При мне дело было. Сидели вечером, бутылочку распили. Ну и зашел разговор о ссоре Кари-ака с Нишаном… Кари-ака, бедняга, растерялся, а Баят вынул из кармана маленькую склянку, сунул ему в руку. «Две-три капли в чай или в еду — и дело с концом», — говорит. У меня, честно тебе скажу, мурашки по спине побежали. А на днях у Кузибая-ата состоится хадим [82] Хадим — поминки. . Кузибай, близкий друг Нишана, уж точно пригласит его. Слышал я, что и Кари-ака с Баятом туда намерены пойти.

— И вы там будете?

— Нет, я не пойду. И вы, укаджан, не ходите. Чует моя душа недоброе.

Арслан заставил себя рассмеяться.

— Э-э, да вам нужно просто подлечить нервы! Они у вас не в порядке, в таких случаях человека преследуют беспокойные мысли.

Арслан залпом выпил из пиалы остывший чай и поднялся. Сестра проводила его до калитки. На вопрос брата, хорошо ли ей здесь живется, пожала плечами и опустила голову.

На второй день Арслан обо всем рассказал Джуре-ака. Тот похлопал Арслана по плечу и сказал:

— Придумаем что-нибудь…

В день хадима, организованного Кузибаем-ата, на заводе проводилось собрание. Секретарь партийной организации послал Нишану-ака специальное приглашение, предупредив, что он обязательно должен присутствовать на собрании. Нишан-ака расстроился, что своим отсутствием на хадиме огорчит Кузибая-ата, но после смены все же направился в заводской клуб…

Арслан в тот вечер присутствовал на хадиме. Душой застолья по обыкновению был Мусават Кари. Он справился у Арслана о Кизил Махсуме и очень огорчился, узнав, что тот сегодня с утра чувствует себя неважно и не приедет. Спросил, не встречался ли Арслан на работе с Нишаном-ака, который еще месяц назад обещал Кузибаю-ата помочь в устройстве хадима, а сам до сих пор носа не кажет.

— На заводе сегодня важное собрание, всех рабочих с большим стажем пригласили туда, — сказал Арслан.

Через минуту Баят уже знал, что «старый правдолюб» не явится. Устроившись на самом видном месте, вновь начал рассказывать «о виденном и пережитом на войне». Говорил о том же: «о преимуществе и непобедимости» немецкой армии, о том, что они уже «полмира захватили, и Москва давно уплыла из наших рук, а правительство перебралось в Куйбышев, газеты же и радио предпочитают об этом умалчивать»… Собравшиеся из разных махаллей люди внимательно слушали «бывалого джигита, повидавшего фронт». Баят намеренно пришел на хадим в военной одежде, чтобы выглядеть внушительнее. И вот некоторых уже одолевает нетерпение — поскорее принести в свою махаллю услышанные новости и с видом осведомленного человека поведать о них домочадцам и соседям.

Зная, что Нишана-ака нет и, значит, некому заткнуть ему рот, Баят разошелся вовсю. Как ни старался Арслан сдержать себя, но все-таки заметил:

— Баятджан, вы сказали, что немцы взяли Москву. Это неправда. На днях сын Хумаюна-ака прислал письмо, в котором сообщает, что под Москвой немцам крепко дали под зад пинка.

Кто-то засмеялся. Баят же побагровел, метнул на Арслана испепеляющий взгляд.

— Не будьте простаком, — сказал он громко, чтобы слышали все сидящие. — Ваш друг написал по приказу всяких там комиссаров! Неужели вы думаете, что солдатам разрешается писать домой о наших поражениях?

— Писали же, когда наша армия отступала. Теперь об успехах все чаще пишут, — возразил Арслан. Ему не хотелось ввязываться в спор с Баятом: спорить имеет смысл с тем, кого можно переубедить. Но нельзя было допустить, чтобы этому иуде простодушные люди поверили: иногда слова бывают страшнее пули, это давно всем известно. Отпив чаю, Арслан продолжал: — У многих, кто сидит тут, сыновья воюют на фронте и присылают домой письма. В нашем народе испокон веку считается тяжким грехом обманывать родителей. Вот скажите вы, аксакал, — обратился Арслан к одному из сидящих поблизости седобородых старцев, — что вам пишет сын?

— У меня три сына на войне. Было четверо, на одного пришла похоронная… Эти трое пишут, что крепко бьют фашистов — мстят за брата, — а под Москвой разгромили фашистов в пух и прах…

— И что же, по-вашему, приятель, все трое сыновей обманывают почтенного аксакала?

— Быть того не может, — проговорил старик. — Мои сыновья не могут обманывать.

— Вы же не были на фронте! — вспылил Баят. — Блаженствуете тут, а спорите с человеком, который кровь проливал! Выходит, я вру? Не сегодня-завтра немцы появятся в Ташкенте — вот тогда уж вы мне поверите!

— Не видать им нашего Ташкента как своего затылка! — резко ответил Арслан.

— Не пустим их в Ташкент, — поддержал его кто-то. — Много охотников было под нашим солнышком погреться, но все они обратились в пепел.

— Стало быть, не верите? — Баят обвел взглядом присутствующих.

— Не верим, — отозвался пожилой мужчина в полосатом халате. — Одного я не пойму: к чему вам, дорогой, обманывать людей?

Баят сник, взял пиалу с чаем. Рука его дрожала. На пальце сверкал перстень с крупным изумрудом. Недавно он похвалялся, что снял этот перстень с убитого им немецкого офицера. Баят старался держать пиалу так, чтобы перстень был всем хорошо виден. Он слегка подался в сторону Арслана и, растянув рот в улыбке, тихо спросил:

— Место Нишана занял? Смотри, чтоб худо тебе не было.

В пятницу, примерно через час после обеденного перерыва, в литейном цехе появился Джура-ака Самандаров. Он и Арслан, как всегда, отошли покурить. Как бы между прочим Джура-ака сообщил, что некий Дадашев устроился фотографом в одной из центральных фотографий, иногда бывает у Зиё-афанди, снимающего хижину с небольшим двориком на Шейхантауре. Туда же приходит Баят. Но они навещают Зиё-афанди всегда порознь, в разное время. А сегодня собрались все вместе, и, кроме того, туда явился еще какой-то человек. Необходимо увидеть его и запомнить внешность.

— Сейчас Нургалиеву позвонят из дирекции, чтобы он тебя отпустил. Ты должен пойти к Зиё-афанди. Надо придумать повод…

— Повод можно найти, — проговорил Арслан, вспомнив недавнюю встречу с Баятом у заводской столовой. На голове у Баята была новая каракулевая шапка. «Поздравляю с обновой! — сказал тогда Арслан. — Где раздобыл такую?» — «У Зиё-афанди», — ответил тот. «А можно ли и мне заказать такую?» — «Отчего же нет? Для добрых людей у него всегда припрятаны лучшие смушки». Вот вам и повод.